Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
— Еще скажу, — уже с некоторым сомнением начал председатель. — Он ведет себя так, как и мы.
— Не совсем понял, — сказал я, хотя совсем не понял.
— Равенство он трактует буквально.
— То есть?
— Профессора может назвать Мишкой…
— А профессор зовет его Володькой?
— Все мы за равенство, но есть же разумные пределы. Вы, я слышал, кандидат наук. Не будете же требовать к себе уважения, как к академику?
— Как к человеку, — тихо уточнил я.
Видимо, в моих тихих словах была какая-то сила, остановившая его. Он помолчал, надел шляпу
— Конечно, лучшего сторожа нам не найти. Мастер на все руки, не пьющий, за дачи мы спокойны, ни одной кражи… И все-таки повлияйте. Пусть он сдержится на собрании…
Я проводил, его до калитки. Инстинкт, названный мною здравым смыслом, уже заглох. С Володей обязательно поговорю. Да и что мне грозило, кроме лишних хлопот?
Каким-то неведомым образом в моем сознании, как в испорченном телевизоре, загорелось яркое, все светлевшее пятно, в которое сбежалось несколько расплывчатых кадров — натруженные Володины руки в синих, почти конских жилах, веселая чернота Агнессиных глаз, выгоревшая головка Оли, мужской взгляд Коли… И я знал, что сейчас припущу в садоводство и буду нестись туда, пока всех их не увижу.
Председатель вышел за калитку. Уже из-за ограды он спросил меня все-таки как своего, как единомышленника:
— Вообразите, что стало бы, будь все как Пчелинцев?
Я глянул на молчавшие сосняки… И верно, что бы стало с миром, будь все, как Пчелинцев?
Садоводство встретило меня жизнью. Почти у каждого дома копошились. По улочкам ходил народ с корзинами, тачками, ведрами, ракетками… Неужели из-за собрания? И тогда мне вспомнилось, что сегодня суббота.
Я миновал чудо-врата, прошел сад и постучал. На крыльцо выбежала Агнесса с великанской деревянной ложкой. Она торопливо поманила меня, провела на кухню и усадила в уголок.
— А я буду варенье помешивать.
— Где Володя?
— Взяли с ребятами по рюкзаку и ушли в лес.
— За шишками?
— За бутылками.
— За какими бутылками?
— За всякими, которые туристы разбрасывают.
— Они вам нужны… под соки?
— Ну уж, грязные-то. Во-первых, физическая нагрузка для ребят. Во-вторых, очистка леса. В-третьих, сдаем и пополняем наш бюджет.
Варенье булькало. Агнесса помешивала его своей гигантской ложкой с любопытством, склонив голову набок, рассыпав короткие волосы по лбу и вглядываясь в его душистую массу, будто видела там что-то еще, кроме пузырей.
— Колька палец вывихнул на руке. Отец очень доволен.
— Чем? — не понял я, полагая, что она доскажет, чем доволен отец.
— Колька играл в старом окопе и свалился в него. А Володя внушает: «Гордись, свое первое ранение ты получил в окопе».
Проблемы воспитания, такой тяжкой для многих семей, у Пчелинцевых, видимо, не было. Она решалась патриархально — делай, как я; будь как я. Впрочем, не есть ли этот принцип основой педагогики, именуемой личным примером?
— Агнесса, вам детей растить трудно?
— От них столько радости.
— Все-таки заботы, хлопоты, воспитание…
— Трудно растить детей тому, кто их не любит.
В другой
Момент мне показался весьма удобным. Как же я раньше не смекнул?.. Нужно поговорить с Агнессой, а уж она убедит мужа быть осмотрительным на собрании, и не только на собрании. Может, про засаду рассказать?
— Вы давно в браке? — начал я издалека.
— Одиннадцать лет.
— А где с ним познакомились?
— В заводской библиотеке. Володя все книги о природе брал. И знаете, я сразу поняла, что он хороший человек. Такой хороший, что я подумала: «Господи, не может быть!»
Видимо, понятие «хороший человек» у Агнессы было иное, чем у меня. Я бы не пожалел для характеристики Пчелинцева многих высоких слов, но хорошим был для меня человек мягкий, уступчивый, сочувствующий. Без ружья.
— Ну и не ошиблись? — со смешком спросил я, чтобы как-то смазать неприличие вопроса.
— За одиннадцать лет мы ни разу не поссорились.
— Ну уж, — не поверил я.
— Я так Володе сказала… Как глава семьи и мужчина будешь все серьезные вопросы решать сам. Только у меня просьба: прежде чем принять решение, посоветуйся со мной.
— Агнесса, многие супруги договариваются жить в мире, однако…
— Вы кое-что забыли?
— Что?
— А то не знаете…
— Не знаю, — искренне подтвердил я.
— Про любовь забыли? — удивилась Агнесса и даже перестала мешать варенье.
Мои лекции о семье и браке носили правовой уклон. Разумеется, о любви я тоже говорил. От анализа социологических опросов, да и вообще с возрастом, моя вера в то, что семья держится на любви, убывала. Правовые нормы, мой хлеб, о любви тоже помалкивали. Затеянного разговора пока не выходило — он свернул на красивую и ненужную сейчас дорожку.
Я оглядел кухню, так не походившую на наши, городские.
Кроме широкой чугунной плиты была и другая печка, что-то вроде небольшой русской или камина. По стенам висели затейливые половники, скалки, сковороды, дуршлаки и еще какие-то неизвестные мне приспособления. Одна полка была уставлена только глиняной посудой, вторая — только деревянной. Вышитые рушники, как хвосты петухов, висели в красном углу, надо мной. Связки репчатого лука и чеснока, нанизанные на шпагат, пересекли кухню по диагонали…
Кажется, подобные кухни я видел на картинах старых мастеров — только подвешенной мясной туши не хватало.
— А вы за Володю не беспокоитесь? — наконец-то придумал я вопрос для зачина.
— За этими шишками на такие высоченные сосны забирается…
— Я имею в виду конфликты.
— Вы еще не все их, эти конфликты, знаете, — с неожиданной радостью заговорила она. — На него подавали в суд за самоуправство: он обрезал свет у нашего казначея, тот воровал электричество. Били шоферы самосвалов — они мусор в лесу свалили; а он им дорогу поваленными соснами перекрыл. Привязывали к дереву браконьеры… Да всего и не перечислить.