Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
Женщина она симпатичная, лет сорока пяти. Все в ней мелкое — губки, носик, колечки белесых волосиков, — а вот глаза большущие, будто чужие, ей-богу, величиной с наручные часы, и серые с голубоватым подсветом.
— Давно бы пора познакомиться. — Она улыбнулась своими губками очень приятно.
— А коли пора, то давай, мать, полноценный обед, — предложил я Марии.
— Спасибо, Николай Фадеич, я сыта.
— Лидия Аркадьевна, все недомогания от недоедания.
— Это он шутит, — перевела
Гостья, а теперь наша сватья, глядит на меня проницательно — Марию, видать, она уже рассмотрела. Под этим ее взглядом налил я себе чаю.
— А Геннадий дома? — поинтересовалась она.
— Ушел, Лидия Аркадьевна. — Мария ответила поспешно, будто виновата в чем.
— Нет ни кота, ни кошечки, — уравновесил я спокойно.
— Какого… кота? — вроде бы не поняла она.
— Жених — это кот в мешке, а невеста — приблудная кошечка.
Гостья, то есть будущая сватья, глядит на меня с большим интересом, но чувствую, что слова мои проскользнули мимо.
— Коля, говори проще, — посоветовала Мария.
— Хочу этим сказать, Лидия Аркадьевна, что ни вы жениха, ни мы невесты толком не знаем.
— Николай Фадеич, лишь бы они друг друга знали.
— Знакомы-то всего полгода, — вздохнула Мария. — Будут ли жить-то…
— А мы сейчас это очень просто узнаем… Лидия Аркадьевна, сколько вы состоите в браке?
— Уже двадцать два года.
— Мы с Марией еще побольше. И дети наши пойдут по той же тропке.
— Современная молодежь живет своим умом, Николай Фадеич.
— А вы слыхали, Лидия Аркадьевна, пословицу про яблочко и яблоньку?
— Ее все знают.
— Знают, что яблочко от яблоньки недалеко падает, да не все знают, что оно падает так близко.
Одета Аркадьевна во все новое, привлекательное. На ней костюмчик шерстяной, ручной вязки, а грудка замшевая. Под ним кофточка воздушная — дунь, она и взовьется до полного оголения. Сапожки чистые, белые, тоже дай бог. Это не считая шубы в передней, из натурального хищника. И духами пахнет на всю квартиру. Коли брюква такова, какова на вкус тыква? То есть каков супруг-то?
— Николай Фадеич, в Весте мы воспитывали склонность ко всему хорошему.
— А мы подошли с другого боку.
— Как… с другого бока?
— Мы отваживали от всего плохого.
— Ну а как же хорошее?
— А коли человека отвратить от плохого, то к хорошему он сам придет.
— Надо же молодому человеку привить главные понятия. Например, любовь, труд, счастье…
— Этих прививок мы не делали, — признался я.
— Как же так?
— Так ведь эти прививки с них, что вода с масла. Пожуют да выплюнут. Поскольку внушаем им про чужое счастье, про чужую любовь…
— В чем же тогда, Николай Фадеич, заключалось ваше воспитание?
— В подталкивании, Лидия
— Куда?
— К самоличному опыту. Чтобы парень сам шел к пониманию этой самой любви и тому подобного счастья.
— И вы знаете, как… подталкивать?
— Знал бы — меня бы академиком назначили. Мы Генку просто растили, личным примером.
— Одним личным примером не воспитаешь.
— Еще как. Ребята, в сущности, есть обезьяны. Живут по-родительски. Чуть хуже, чуть лучше, но подобно.
— У хороших родителей бывают плохие дети, Николай Фадеич.
— Не бывает, за это я и расписаться могу.
— Педагоги утверждают…
— Не верьте. Повадки ребят вроде оборотной стороны пятака. Коли тут пять, то на обороте десять не будет. Парень — хам, обернись на папашу и найдешь то же самое хамство.
— Значит, Геннадий на вас будет походить?
— Только я лысый, а он усатый.
— Выпейте еще чашечку, — предложила Мария, у которой откуда что взялось: и варенье двух сортов, и пирожки слоеные, и конфеты семирублевые…
А я вдруг набычился, будто в нос мне пыхнула труба дизеля. Сижу как чурка еловая. «Значит, Геннадий на вас будет походить?» И в лице ее такое сожаление писано, что без фар все видать. А на кого ж ему походить — на кадровика Чурочкина? У меня ребят трое, и все на меня похожи, как оловянные солдатики. И работу любят, и с женами живут крепко, и лысеют в свой срок… Чего ж она хочет? Чтобы мой Генка со временем в принца африканского превратился?
— Странно-странно, тетка Анна, — сказал я как бы про себя.
— Николай Фадеич, но я вас иногда не понимаю.
— А вы переспрашивайте, — посоветовала Мария.
— Это у меня от смешения разных языков, Лидия Аркадьевна.
— Вы знаете языки? — удивилась Лидия Аркадьевна, будто я фокус ей показал.
— Три изучил. Родом я из деревни Дурашкино. Не бывали?
— Не пришлось.
— Там я впитал язык деревенский. На войне усвоил язык военный. Ну а в городе, ясно, городской. Вот они и путаются.
— Лидия Аркадьевна, — встрепенулась Мария, — нам ведь надо и о деле поговорить. Они заявление уже подали…
— Да-да…
Но я-то вижу, что не «да-да». Грызет ее то, с чем она пришла, как червь антоновское яблоко. Просторные глаза не небом весенним голубеют, а ледком непротаенным холодеют. Что ж это за будущая сватья, язви ее под сваю? Подарил любимой сватье бархатное платье…
И тут у меня в голове прояснилось — эх, старая я рессора. Генка сказал Весте, а Веста матери. О моем якобы жмотстве. Вот она и пришла провентилировать вопрос, да мнется, поскольку дело денежное.
— Лидия Аркадьевна, у нас в семье такое положение: принес за пазухой камень — клади перед нами.