Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
— У меня камень? — игриво удивилась она, будто ее ущипнули.
— Я ж не слепой.
Меж нами произошла молчаливая заминка. Мария притаилась, точно мышка, видать, догадалась, о чем будет разговор, и стыд ее одолел неописуемый. Я уперся в гостью взглядом крепким и требующим. А сама гостья потупилась по-школьнически и маленькой ручкой теребит обертку от конфеты, на которой верблюд в пустыне изображен.
— Я пришла к вам с просьбой, — тихо сказала Лидия Аркадьевна, будто в пустую чашку дунула. — Давайте вместе не допустим
— Зря мужчина веселился — кирпич на темечко свалился.
— Вам Генка наш не нравится? — пришла в себя Мария.
— Поймите меня правильно, — заторопилась словами Лидия Аркадьевна. — Разные они люди. И по характеру, и по воспитанию, и по образованию.
— И все? — поинтересовался я.
— Что все?
— Еще по чему они разные?
— А разве мало?
— Тогда я вам байку расскажу, мне один мужик забубенный поведал, поскольку разговор без байки — что сказка без зайки.
…Статные молодожены пошли в турпоход, в пещеры. Ну и заблудились — там же ни хрена не видно. Сперва съели бутерброды, потом кильку в томате, а уж затем изгрызли концентрат «суп перловый». Помощи нет, сквозняки, и жрать хочется. Он-то взял ее ручку, якобы поцеловать, да палец молодыми зубами и отхватил. Потом второй… Верите ли, когда их нашли, то картина была такова: женский скелет, и он, посвежевший, поскольку нет ничего слаще мяса любимой. Жуткий случай. Но вторично он не женился — говорил, что сыт женщинами по горло. Ну?
— К чему вы рассказываете анекдоты? — Лидия Аркадьевна даже недопитую чашку двинула от себя.
— Так ведь у них и характеры совпадали, и воспитание, и образование. А сожрал ее за милую душу.
Лидия Аркадьевна дышала тяжело. Беленькие щечки запунцовели — видать, сердитая кровушка прилила к ним. Глаза вроде бы стали еще больше, хотя уж и некуда. В сущности, приятная женщина. Лучшей бы сватьи и не надо. Да вот не сходимся — стоят меж нами разные характеры да образование с воспитанием. А ум меж нами не стоит. Может, оттого и не сойтись?
— На чем же будет держаться их семья? — погромче спросила Лидия Аркадьевна.
— Вы про души забыли, — тихо, как бы успокаивая, сказала Мария.
— Ах, душа! Что такое душа, вы знаете?
— Знаю, — серьезно ответила Мария. — Душа есть у того, кому больно.
— Господи, лягушке тоже больно. Душа у нее?
— Нет, она лишь свою боль знает. А душа знает и чужую.
— Ну и что, и что!
— Душа — это способность к сопереживанию, Лидия Аркадьевна. А значит, и к любви.
Мне бы век не сказать так складно, хотя думаю то же самое. У Марии десять классов, но это я так, к слову. Ишак окончил институт, теперь ослом его зовут. Не в классах дело. У Марии та самая душа, про которую она говорит, в девчонках была и до сих пор не потеряна. Новгородская она, Мария.
— Не понимаем мы друг друга. — Лидия Аркадьевна встала.
— Это дело молодых, а не наше, — заключила разговор Мария.
Чудеса на
В тот день на мою долю пришлась коробка скоростей — не коробка, а черту тетка. Инструментом поработал до полного удовлетворения — к концу смены возьмусь за металл, а боль из ладони по руке аж в шею отдает. Оно и хорошо: мужик должен уставать.
Ученые, слава богу, догадались — небось опыт поставили, — что без физического труда мозг наш местами хиреет. То-то я замечал у тунеядцев дурь безразмерную. А ученые, чтобы мозг сохранить, ударились в спорт. Но я другое добавлю…
Городской житель тоскует по природе, кто, конечно, еще помнит ее. Физическая работа соприкасает человека с природой напрямую, поскольку тут имеешь дело с землей, деревом, кирпичом… Я вот с шестернями весь день бился, с металлом, а металл-то тоже есть природа, поскольку он из земли нашей добыт. Вот я к ней, матушке, и прикоснулся.
Только это мы закончили ремонт, стоим чистые и переодетые, как подчаливает ко мне кадровик Чурочкин и ведет речь о подшефной школе, о нашей экспериментальной бригаде, о моей рабочей чести… А сам меня к уже гудящему автобусу подталкивает. Пришлось ехать.
Наше предприятие опекает ближайшую школу. Чтобы, значит, прививать ребятам любовь к труду и заманивать к нам. Но кроме меня поехал народ и с других близлежащих мест: кибернетик от ученых, механик с макаронной фабрики и знатный сборщик, герой труда…
Вошли мы в зал, где скопилось три восьмых класса. Давненько я не видал ученичков вот так, лицом к лицу и массой. Свои-то выросли. А тут уперлись в нас взглядами неотвратимо. Такие самостоятельные, свободные, ничем не удивленные. А двое, впереди сидящие, даже и наглые: один, курчавый, в очках, глядит на меня строго, будто он доктор, а я за больничным пришел; второй, белобрысенький, как увидел меня, так и заулыбался от щекотавшей его радости. И девиц много, хотя профессии наши не дамские, но про кибернетику судить не берусь.
Завуч нас представила, и, надо сказать, моя должность прозвучала весомо: бригадир экспериментальной бригады. Да недолга жизнь машины, у которой лысые шины…
Первым высказался знатный сборщик, мужик толковый. Про турбины такое порассказал, что ребята аж присмирели — тыщи тонн да миллионы киловатт. Их завод на всю страну гремит и за границу докатывается. Чем же я буду крыть — ремонтной ямой?
Вторым поднялся механик с макаронки — этот подвел теоретическую базу под мучнистые изделия и растолковал, чем макароны разнятся от лапши, вермишели, а также от рожков. Правда, ему был политический вопрос: почему, мол, итальянские макароны длиннее наших? Но механик ответствовал подкованно: зато, мол, наши толще.