Вторая война шиноби: Страна Рек

Широкова Лана

— Симпатично. — Он тронул прядь у ее лица, которая уже почти выпрямилась.

— Спасибо, — смущенно ответила она, — не представляешь, сколько сил стоит их накрутить. У нас, в женских палатках, горячие бигуди всегда нарасхват. Особенно яро их отнимает Цунаде. Она теперь первая встает и все утро не отходит от единственного зеркала. А если кто-то спорить с ней начнет, то говорит, что Сенджу, и все с этим. Хотели мы ее всеми девчонками вытащить, так она в стол вцепилась и пригрозила, что будет использовать чакру.

— Цунаде-то? —

удивился Джирайя. — Она же всегда смеялась над теми, кто на заданиях прихорашивается. С чего вдруг такие перемены?

— Не знаю. — Икки огляделась и широко ему улыбнулась. — Скоро обед, хочешь, вместе сходим?

— Почему бы и нет, — пожал он плечами, — все равно эти глупые ящики все не перетаскаешь.

— Понимаю, — кивнула Икки, — Меня так и вовсе простыни заставили гладить. И в иной раз думаешь, а зачем в середине сражения выглаженные простыни? Да видать, для чего-то нужны, раз заставляют.

Они направились в сторону большого шатра. Недавно в стране Рек начался сезон дождей, и каждую ночь с неба обрушивались ливни. Землю в штабе размыло, и им приходилось шагать по деревянным мосткам, сталкиваясь с другими шиноби. И когда, наконец, зашли в шатер, их оглушил стук железных мисок, смех парней и звонкие голоса девушек. На раздаче Икки все старалась ему побольше положить, а он не спорил — оглядывал народ. И когда его железный поднос уже был доверху заставлен мисками с супом, тарелками с лапшой, пшеничными лепешками и стаканами с ягодным морсом, они стали искать свободное место.

— Смотри, Орочимару, — обрадовалась Икки, — у него и места свободные есть.

— Еще бы не было, — пробурчал Джирайя, — с такой-то кислой миной сидеть.

Чем Орочимару занимался, Джирайя не знал, но догадывался, что ничем интересным. Они подошли к нему, обменялись колкими любезностями и сели на длинную скамью. Джирайю обрадовало, что напротив него еще оставалось одно свободное. Он все еще не терял надежды, что может быть хотя бы сегодня Цунаде придет на обед.

— Приятного аппетита, — пожелала Икки.

Но Джирайя не спешил браться за еду, продолжил выглядывать Цунаде, которой как всегда не было. Он расстроенно вздохнул и хотел уже взяться за свою тарелку — у входа появилась она. И вправду с распущенными волосами, вся такая звонкая и стройная, что он загляделся и опомнился только тогда, когда Цунаде, набрав еду, стала высматривать себе место.

— Давай к нам! — окликнул Джирайя, подскочив со скамьи. Цунаде заметила его и улыбнулась, и, когда подошла, он радостно продолжил: — Пожалуйста, — показал на место напротив себя, и только, когда она села, опустился обратно на лавку. — Давно тебя не видел. — Джирайя отодвинул от себя тарелки, положил руки на стол и стал на нее смотреть. — Где была? Что делала? Пойдешь сегодня на собрание? Почему одна? Где капитан?

— Дан готовится к собранию, — коротко ответила Цунаде.

— Знаешь, хочешь, я с этим гадом поговорю?

— Почему же гадом? — Она отломила кусочек лепешки.

—

Ну как? Он же тебя совсем замучил, даже есть не дает. Я каждый день тебя здесь высматриваю, ни разу не видел.

— Почему же не дает? — Она макнула лепешку в бульон. — Нам приносят еду в его кабинет, и мы вдвоем обедаем у окна.

— Получается, он тебя взаперти на Маяке держит?

— Почему же держит? — Она взяла палочки. — Мы очень хорошо проводим время.

— И что же вы делаете?

— Разное, — бросила она, подняв на него сердитый взгляд. — Не думаю, что тебе будет интересно.

— Почему же не будет? — Джирайя сложил руки на груди. — Очень даже будет. Я какую ночь тебя жду у этого проклятого костра, а ты все не приходишь.

— Не хочу, — с раздражением бросила она.

— Вот как? — Джирайя поднял брови, внимательно ее оглядел и понял, что никогда не видел ее настолько расфуфыренную.

Даже на праздниках в Конохе, она, как представительница клана Сенджу, всегда была нарядная, но ни разу не красилась и уж тем более не делала прическу сложнее той, чтобы просто заколоть волосы наверх. А сейчас ее глаза были подведены черным жирным карандашом и тушью, кожа — напудрена, а на щеках красовались яркие румяна. Но больше всего его привели в негодование ее золотые длинные волосы, которые были закручены в тугие локоны.

— Что-то не так? — тяжело вздохнула она, и его вдруг взяли подозрения. Он привстал с лавки и через стол, наклонившись к ней, принюхался.

— Духи? — удивился Джирайя, когда почувствовал запах сладкой розы. — Цунаде, что с тобой? Ты совсем с ума, что ли, сошла? Или болезнь какую-то подцепила?

— Отстань. — Она осторожно толкнула его обратно.

Джирайя вернулся на скамейку, широко расставил ноги, вновь сложил руки на груди и, не в силах справиться со своим изумлением, громко заговорил:

— Нет, вы чувствуете? — Обратился он к Икки с Орочимару. — Духи! Я уж молчал про эти твои черные, как у панды глаза, про эти твои смешные румяна и совершенно дурацкие локоны. Но духи?

— Действительно, Цунаде, — холодно произнес Орочимару, — лучше бы ирьениндзюцу изучала.

— А я и изучаю, — возмущенно ответила она.

— Да похоже, ты кое-что другое изучаешь! — продолжал Джирайя, не осознавая, что все в шатре затихли и прислушались к их разговору. — Капитана нашего и изучаешь! А он-то наверняка не против твоей розы!

Джирайя еще никогда не чувствовал такую досаду — лицо горело, голос гремел, и он был просто в бешенстве, но вдруг в спокойствие его быстро вернула хлесткая пощечина. Он посмотрел на Цунаде: в ее глазах стояли слезы. Перевел взгляд на Орочимару: тот, единственный из всех в шатре, насторожился и, скорее всего, думал, как бы ему поскорее отсюда делать ноги. Остальные же молча за ними наблюдали.