Вторая заповедь, или Золотой венец прокуратора
Шрифт:
– Вы имели в виду… целый жбан всяких недоказуемых версий, Егор Алексеевич?
– Ага… ее – жбан значит…
– А ведь по сути, если разобраться, вы правы! Хоть это и трудно сделать, но нам надо держаться основной, главной линии…
– Повестке дня нашего сегодняшнего собрания, Сергеич! Это ты в самую точку сказал!
– Так, может быть, пора закругляться на сегодня, друзья? Мне еще в издательство надо заскочить успеть…
– Успеешь, Жора! Негоже это – дело на полпути оставлять! Мне вот, ребятушки, портсигар у Сатаны шибко
– С символом магического кристалла, Егор Алексеевич? Что ж, я могу понять вас. Вы, наверное, хотите перекурить?
– А что, разве нет? Уже час толкуем и без перекура?!
– Терпи, Егорша! Литературоведение – тяжкий труд! А ты… ты погрызи семечек, прошу… держи!
– Друзья мои, уж если тождество Афрания и Воланда для нас перестало быть тайной, то тогда и разговор Воланда с Левием Матвеем в Москве – это, по сути, беседа двух знакомых прежде людей!
– Ты еще скажи: «близких друзей»!
– Ну, нет… конечно же. Но… персонажей, которых объединяет некий общий секрет!
– Александр Сергеевич, а если представить себе совсем уж почти невозможное: предположить, что Афраний, рапортуя о том, как ловко он выполнил приказы Пилата, рассказал ему не всю правду…
– А ведь я ждал, ждал от вас этого вопроса, господин журналист! Рано или поздно вдумчивый и внимательный читатель вынужден озвучить и такую «невероятную» версию истории погребения учителя! И вполне вероятно, что тогда вечером в грозу все происходило совсем-совсем иначе! Интересно, а что Афраний утаил от наместника? И тут у читателя могут возникнуть удивительные эпатажные подозрения. Я уверен, что и у этой версии найдется немало сторонников…
– А сам Пилат? Он все-таки догадался об этом… позже?
– Вполне вероятно, Георгий! Памятуя о том, как сложно, туманно и двусмысленно выражают Пилат и Афраний свои мысли…
Хотя, правды ради, обязан признаться вам, друзья мои, что в свое время по здравому размышлению я был вынужден отказаться от рассмотрения такого невероятного витка развития сюжета романа. Абсолютно не объясняющая сути всего произошедшего версия! И при этом полностью перечеркивающая саму основную логику произведения. По сути, тупиковый путь или псевдофилософский лабиринт без всякой возможности выбраться из него. Георгий, надеюсь, вы верно поняли мои слова?
– Разумеется, профессор! «Карфаген должен быть разрушен». Не так ли, Александр Сергеевич? Но при этом они… эти двое, как бы… прекрасно понимают друг друга?!
– Ага! И при этом еще и перемаргиваются! У меня, профессор, есть один вопрос к тебе: вот как ты думаешь, эти черти-заговорщики… они такой же перстень орденский Левию подарили или нет? Кино-то я не успел досмотреть…
– Думаю все же, что перстень – это вряд ли, Егор Алексеевич.
– Егорша, они ему вместо перстня подарили… Рай!
– Ага! Рай ли?! Короче, я и говорю: выходит так, что все же заслужил он награду за свои «богоугодные» дела…
Масоны –
– Что там век, Егор Алексеевич?! Тысячелетие!
– Александр Сергеевич, профессор! Вы знаете, меня очень удивило версия «знатоков» романа о том, что Воланд долгие века содержал Прокуратора в заточении, в фантастическом, забытом всеми, мрачном пространстве. Непрощенного, потрясенного и потерявшего самого себя человека!
– Бросьте, Георгий! Ну, в самом деле, мы все давно уже были обязаны понять, как соткано полотно романа «Мастер и Маргарита». Ведь это – театр! Театр, в котором существует совсем не одна, а несколько сцен! И где здесь искаженные зеркальные отражения, а где параллельные вымышленные миры Мастера (?) или самого Михаила Булгакова – мы вольны лишь догадываться!
– Ну, вот! Вот же она – чистая шизофрениада и есть, Сергеич!
– Ну, наконец-то, Егорша! Теперь ты понимаешь, почему я так озаглавил наш первый сборник?
А еще, Александр Сергеевич, эти многочисленные сценические подмостки повествования мне напоминают… открытые одновременно вкладки на компе!
– На… компьютере? Ну, вам виднее. А в принципе – сравнение весьма корректное.
М-да… так вы говорите: «шизофрениада», Егор Алексеевич? Именно! Шизофрениада, да! Но только на первый взгляд, мой легковерный товарищ и коллега, Егор Алексеевич!
– А чё, у тебя и волшебные очки имеются в припасе? Какой такой взгляд еще может иметься на всю на эту…
– Все зависит, коллеги мои, от того, как вы воспринимаете эту описанную Булгаковым «палестинскую» историю, рассказ.
– Об Иисусе Христе, профессор?
– Да нет же! И не об Иисусе, а герое Иешуа! Как вы считаете, в конце концов, кто написал страницы о Пилате? Чью рукопись мы с вами сейчас изучаем и пытаемся давать оценки?
– Мастера?
– Воланда?
– Булгакова?
– Вот и определитесь, наконец! Давайте по порядку! Писатель Михаил Булгаков описал нам историю того, как некий «Мастер» долго и трудно писал роман о Пилате…
– Вдохновившись собственными догадками и смутными сомнениями…
– Вот именно! А какие строки «палестинской» трагедии принадлежат перу самого Мастера, а какие Воланду? А может, в итоге… и не тому и не другому? Ведь статус литературного душевнобольного может скрыть от нас, читателей, фигуру совсем иного персонажа…
Итак, друзья, вы уверены, что на самом деле можете назвать эти сакральные главы романа и при этом определить конкретное авторство каждой из них?
– Конечно, Александр Сергеевич, и тут все совсем не так просто. Помните, как Мастер спрашивал у Ивана Понырёва там, в палате: дескать, что поведал Ивану сам Воланд… на Патриарших? И чем закончился этот рассказ о Пилате? Выходит, что все-таки Мастер мог и не знать до конца всего плана?