Второе дыхание
Шрифт:
— О, конечно! Да, да, — поспешно заверил Фурст.
— Сейчас везде идет подготовка к грандиозному наступлению. Севастополь мы, конечно, возьмем… — Дилле усмехнулся, — фон Манштейн наденет, наконец, мундир фельдмаршала. Кстати, Отто, я приехал по исключительно важному делу. Оно может помочь и тебе получить поскорее следующий чин.
В дверь постучали. На пороге вытянулся денщик.
— Кушать подано, — доложил он.
Фурст повел Дилле в соседнюю комнату к столу, уставленному закусками и
— Благодарю, Эрнст, что вспомнил обо мне.
Дилле покровительственно улыбнулся:
— Да, да, Отто, я не забываю старых друзей. Как у тебя там? — он кивнул на дверь.
— Можно говорить. Не слышно, и посторонних нет.
Глядя на Фурста желтыми прищуренными глазами, Дилле продолжал:
— Разработана операция, значение ее огромно… Одним ударом мы выведем из строя, уничтожим все руководство обороной Севастополя. Наш агент сообщил, что 18 января на улице Карла Маркса, в здании кинотеатра «Ударник», соберутся на совещание командование и руководство обороной города.
Дилле поднялся:
— Есть приказ совершенно секретно готовить авиацию для удара по этому объекту. Налет — с твоего аэродрома. Ты включен в оперативную группу по подготовке операции. Надеюсь, тебе ясны последствия этой операции, — Дилле подчеркнул, — последствия для тех, кто будет принимать в ней участие.
Напряженно слушавший Фурст кивнул головой.
Дилле налил рюмку.
— Обезглавив оборону города, мы быстрей откроем его ворота. Выпьем за успех. Да поможет нам бог! Хайль Гитлер!
Дилле предупредил Фурста, что дня через два его вызовут в Симферополь на оперативное совещание, и стал прощаться.
Майор открыл дверь, крикнул денщика, но вместо него вошел Колесов.
— Где есть Ганс? — спросил у него «по-русски» Фурст.
Колесов пожал плечами.
— Вышел куда-то…
— Одеваться. Быстро!
— Кто это? — удивился Дилле.
— О! Это преданный нам человек, он оказал мне большую услугу.
— А, слышал эту историю, — улыбнулся, прощаясь, Дилле.
Похоронив маму, Катя несколько дней не выходила из дома. Особенно тяжело становилось ночью. Сон не шел к ней. Только иногда девушка забывалась, но тут же, вздрогнув, открывала глаза. В пустой, холодной комнате было тоскливо и жутко. Все время казалось — мать еще здесь, лежит больная, зовет ее. Чтобы отвлечься, Катя при свете коптилки читала. Читала все подряд, что было у нее: книги, старые учебники…
Днем было не легче. Сидя часами у обледенелого окна, Катя думала: как жить дальше? Представления на базаре прекратились: Колесов внезапно исчез. Поговаривали, что он стал телохранителем немецкого офицера. Катя вспоминала о нем с отвращением.
Соседка посоветовала пойти на биржу зарегистрироваться, но
Когда Катя подходила к большому разбитому трюмо, уцелевшему потому, что его никто не покупал, она видела отражение худенькой, угловатой фигуры с большими запавшими глазами на постаревшем, каком-то сером лице.
Катя горько улыбалась. Давно ли, готовясь к первомайской демонстрации, стройная синеглазая девушка в белом спортивном костюме стояла перед этим же трюмо…
…Зимние сумерки наступили рано. По комнате поползли тени. Катя завесила окно. Зажгла коптилку и вдруг услышала осторожный стук в дверь.
Девушка испуганно обернулась. Кто-то медленно поворачивал ручку. Дверь открылась. Катя вздрогнула всем телом: на пороге стоял Колесов. Он был неузнаваем — куда девалось флегматичное, туповатое выражение лица! Перед Катей стоял энергичный, собранный человек. Всегда тусклые глаза сейчас блестели и пытливо смотрели на девушку.
— Что вам нужно? — удивленно и испуганно прошептала она.
Колесов запер дверь на ключ и подошел ближе.
— Спокойно, Катя. Я пришел к тебе по делу.
— Какое у меня с вами может быть дело теперь?
Колесов взял ее за руки.
— Тебе сейчас же надо отсюда уходить. Бежать.
— Бежать? Мне? — переспросила Катя. — Зачем?
— У нас мало времени, слушай внимательно, Катя. Я — партизанский разведчик. Меня ищут. Сюда придут обязательно: ведь ты работала со мной. Будут подозревать, что ты моя соучастница.
Катя широко открытыми глазами смотрела на Колесова.
— Вы? Партизанский разведчик?
— Да, Катя. Я разведчик.
Мир, душный и тесный, который до сих пор окружал девушку, вдруг начал рушиться. Вольным ветром — ветром борьбы повеяло от этого так преобразившегося человека. Значит, в это тяжелое, страшное время есть здесь люди, которые борются за все любимое и родное, за нее, за Катю, за таких, как она? И Колесов — один из этих мужественных людей. Как же она раньше не догадалась об этом! Ведь и она могла бы!..
Катя шагнула к Колесову близко, заглянула в глаза. Да! Признание Колесова — правда. Девушка это чувствовала.
— Иван Григорьевич! Как неожиданно и как хорошо! — прошептала Катя и вдруг заплакала.
Глаза Колесова потеплели; он обнял за плечи девушку, а она прижалась маленькой, по-мальчишески стриженой головой к его груди…
— Нам надо спешить, — мягко отстраняясь, вновь заговорил Колесов, и голос у него вздрагивал. — У тебя есть кто-нибудь, у кого ты могла бы перебыть несколько дней?