Второе сердце
Шрифт:
— Неловко…
— Пошли, пошли! Купаемся на посошок и — айда!
Когда они вылезли из воды и Валентина, прихватив белье, пошла к кабине переодеться, а он, натянув трусы, стаскивал из-под них мокрые плавки, рядом неожиданно сел дочерна загорелый парень. Покуривая и глядя на реку, ни к кому как будто не обращаясь, он процедил:
— Оставь девушку, инженер… Эта — не про тебя!
— Вы мне говорите?
— Тебе, тебе.
— Извините, я вас не знаю, во-первых… А потом, это мое дело — с кем мне быть.
— Ты
Парень ткнул окурок в песок, встал и направился в сторону торговых лотков. Его могучие плечи и торс, толстые, чуть кривоватые ноги — впечатляли…
Очередь начала распадаться — пирожки и впрямь, видно, кончились.
К возвращению Валентины он был уже одет. Они пошли по тропе, протоптанной у самой воды вдоль прибрежных садов и огородов. Жара не спадала, и через каких-нибудь десять-пятнадцать минут снова захотелось залезть в реку.
Свернув, они стали подниматься в гору: оттуда до дому оставалось — рукой подать…
— Вот и прибыли! — Он отомкнул замок на дверях: — Проходи, Валя… Электроплитка у нас мощная — чанахи в момент согреются!
…В первых сумерках он провожал ее домой. Растерянный, не пришедший еще до конца в себя, оттого что все произошло так неожиданно просто, обыденно, он шел рядом молча, чувствуя — любые слова сейчас могут оказаться не к месту. И она молчала, помахивая в такт шагам сломанной по пути веткой.
Так и дошли до центральной площади, сели в автобус, доехали до пожарной каланчи. Она приняла как должное его поцелуй в щеку, на мгновение прижалась лицом к лицу и, сказав обычное «до завтра», вышла.
На обратном пути он вспомнил о том загорелом парне с пляжа и подумал, что, наверное, с ним как-то связано постоянное уклонение Валентины от проводов дальше автобуса… Эта мысль не выходила у него из головы до самого дома и — дома, пока не уснул, хотя уснул он сразу почти и спал, должно быть, крепко: приход Федора его не разбудил.
Он сидел на рабочем месте, ставшем за прошедший месяц привычным, обжитым, и, собравшись заниматься делом, рисовал на листе ватмана невесть что: лица людей, рожи чертей, вавилонские башни, фантастические нагромождения геометрических фигур, завитушки, сети из прямых и кривых линий с заштрихованными и пустыми ячеями. Машинально нарисовал долговязого человечка в очках, человечка с кудрявой башкой, треногу. Представил, как топограф наводит сейчас нивелир на рейку и, прежде чем взять отсчет, рассматривает в упор через свою оптику Валентину, которая рейку держит, стоя в одних шортиках и бюстгальтере, потому что — жара, и Теодолит не может глаз оторвать от струек пота, стекающих с ее шеи в золотистую ложбинку, от пушистой родинки на кофейном плече…
Нет, так нельзя! Так и сбрендить недолго!
Он выдернул из пачки
— Вы сегодня, Семен Сергеевич, излишне нервничаете. — Спящая Красавица прикурила у него и села рядом на скамейку. — Неприятности какие-нибудь?
Ему вдруг показалось, что она видит его насквозь, все знает и понимает. Захотелось заслонить лицо руками или убежать с крыльца, но он только отвел глаза в сторону и пустил густой клуб дыма себе под нос.
— Все в порядке, Вера Ивановна, все в порядке…
— Когда вы собираетесь в командировку — в свой забытый богом отряд?
— Начальство приказало не позднее следующего понедельника отправляться. В понедельник и отчалю.
— Тогда мне можно не спешить. Я хочу своей приятельнице письмо с вами отправить, она там же, в отряде, кукует.
— Приносите — захвачу.
— Пароходы, знаете ли, здесь ранние, ваш в пять утра отходит.
— Постараюсь не проспать.
— Можно и без сна лишнюю ночку обойтись…
«Ведьма! — подумал он. — И язва».
Федор ушел в гости и раньше полуночи не должен был вернуться…
Закатное солнце, пробиваясь сквозь задернутые занавески окон, освещало часть беленого потолка комнаты. Светлая полоса делалась уже и уже — пока не пропала совсем.
— Я все же боюсь: вдруг Федор нагрянет?!
— Не нагрянет. Не такой он мужик, чтобы уйти от стола, покуда на нем есть что выпить. А там, как мне думается, добра этого будет в избытке — для полной победы время немалое потребуется… Может, про Федора — ты нарочно, для отвода глаз? Оттого беспокоишься, что тебя кто-нибудь дожидается?
— О чем ты говоришь?! Некому меня дожидаться — кроме моего дядьки. А у дядьки небось и другие дела имеются, поважнее.
— Родной дядька?
— Родной… Когда отец с мачехой дом продали и отправились новой жизни искать, я к нему перебралась. Он — одинокий, а мне школу хотелось здесь закончить. Закончила — к вам в экспедицию устроилась… Отец к себе особо не зовет, а я и не напрашиваюсь. Из родных мест улететь — всегда успеется.
— А мать?..
— Мама умерла, когда я в седьмой класс ходила, рак ее задушил… Два года одни мы с папаней прожили, а потом он мачеху привел. В общем-то, ничего женщина, но ведь — чужая.
— Ты мне не все…
— Они неожиданно решили уехать, отец никогда прежде и разговора об этом не заводил. У мачехи какие-то неприятности начались на работе, она в универмаге нашем отделом заведовала. Неприятности уладились, да она, видно, не пожелала тут дольше оставаться. Ну и укатили.
— Ты мне про себя…
— А дом у нас был хороший, большой — вроде этого, вашего.
— Я говорю, ты про себя, лично про себя мне не досказываешь. Ты замужем, что ли, была?
— Я? Замужем? Нет, не была я замужем.