Второй полет Гагарина
Шрифт:
Утолив с помощью coito приступ жажды, накопившейся за месяцы разлуки, мы продолжали ворковать.
— Я знаю, что ты у нас марксистско-ленинский цицерон. А дома наедине совсем не такой. Порой отпускаешь шуточки, и боюсь, что Ленин встанет из мавзолея лично отодрать тебя за уши.
— Не встанет. Он — мёртвый, хоть и вечно живой.
— Вот одна из них. Неужели ты ни во что не веришь?
Резонный вопрос. Настоящий Гагарин наверняка верил в коммунизм, как Святой Фома Аквинский в распятие и воскрешение Иисуса. И я бы точно так же веровал, если бы не знал, к чему всё придёт, когда до власти дорвётся Михал Сергеич (с супругой). Да и не в них дело. Союз объективно дошёл до кризиса, плавно скатываясь к нему десятилетиями,
— Эй, ты чего молчишь?
— Думаю, как ловчее ответить, чтоб ты не побежала стучать на меня в политотдел. Мне к концу осени вступать в кандидаты в КПСС.
На «стучать» Алла прыснула.
— Не заложу. Колись, вероотступник.
— Зачем так сразу? Коммунизм прекрасен как мечта и идеальная цель. Но жизнь вносит некоторые коррективы.
— Какие?
— Ну, ты сама как наш майор замполит. Или следователь из Особого отдела. Ладно, давай серьёзно. Вот что такое коммунизм? Не вспоминай конспекты, сам скажу: это общество, экономической основой которого является общественная собственность на средства производства и производительный труд на одной сознательности, без материальных стимулов. Эй, дорогая, я сколько месяцев не обнимал тебя в кроватке, подходящая ли тема?
Действительно, молодой человек, истосковавшийся по нежной и интимной ласке, очутившийся под одеялом с прекрасной и отзывчивой женщиной, пересказывает ей «Капитал» Карла Маркса… Сюр!
— Ты утолил первый голод. Развивай тему. Вдруг делю ложе с потенциальным изменником Родины.
— Все мы — потенциальные чего-то. Ладно, слушай. Верю, что в Гражданскую, после неё, в Великую Отечественную люди воевали, трудились и даже умирали за идею. Но оглянись вокруг. Тринадцать лет минуло с войны. Мы все стали жить лучше и ценить эти блага. Я не намекаю на семью директора городского торга, вы — исключение в советской системе, взяли из неё лучшее и аккуратно расставили внутри своего домика, папа Марат прекрасно устроился и без всякого Севера. Но посмотри на приехавших за Полярный Круг. Точнее — насмотришься. Думаешь, все такие из себя, готовые рубаху рвать? Нет, если война, дезертиров не будет, — я вынес за скобки стройбат, о них вообще не хочу ни в каком ключе. — А в мирное время стремятся на Север ради благ. И прибавка к жалованию тридцать процентов, и выслуга год за два, и быстрый рост. Смотри, к осени получим собственное жильё. Обмундирование за счёт государства, питание в столовых у нас, авиаторов, и твоё у зенитчиков, тоже казённое. На двоих выйдет больше четырёх тысяч рублей, потом — больше. А затраты — только на домашнюю утварь, твою одежду вне службы, даже мебель из КЭЧ…
— Тебе тоже надо купить хотя бы пижаму, — ввернула Алла.
— … И на поесть, пока мы не в части. Тысячи три с половиной можно запросто откладывать ежемесячно. За четыре месяца, хорошо, за полгода, накопится на «Москвич-402».
— В новом жилье понадобится нормальный холодильник. Радиола тоже… Да, ты прав. Денег много.
— После окончания службы, а она короткая, коль год за два, военному гарантировано жильё где-то в центре страны, не в Оренбурге. Например — ближе к моему Гжатску, это Подмосковье. Вот ради него и терпят неудобства. Пойми, к обещанному коммунизму сознание не изменится. А созидательный труд на общественных средствах производства, но за материальное вознаграждение, делает социализм непреодолимым барьером на пути к прекрасной и, увы, неосуществимой мечте. Всё! Лейтенант Гагарин политинформацию закончил. Иди ко мне!
Алла упёрлась ладошкой.
— Погоди! Что ты имеешь в виду по поводу окончания службы?! Собираешься провести здесь больше десяти лет?
— Я же не сказал: мы настолько тут останемся. Успокойся. Пара лет, максимум два с половиной. Хрущёв реформирует армию,
— Карьерист! Но жене карьериста жить проще, чем Павки Корчагина.
Я бы рассказал ей, как сотня лоботрясов несколько месяцев не могли сложить коротенькую узкоколейную ветку и обеспечить замерзающий Киев дровами там, где любой взвод железнодорожных войск справился бы за пару недель, а объяви дембельский аккорд — дней за десять. Причём Николай Островский не выдумал эту чушь, сам участвовал в событиях, описанных в опусе «Как закалялась сталь», и искренне считал их многомесячный саботаж комсомольским подвигом. Не стоит распинаться, любимая и так подозревает меня в диссидентстве.
Не обременённая ребёнком, она очень много уделяла мне времени, посещала наши баскетбольные и футбольные баталии, подбадривая со скамейки криками «давай», ходила на всякие общественные активности. Следующий допрос о благонадёжности состоялся после моей лекции о Циолковском.
Наступил май, сошёл снег, окна завешивались плотными как шинельное сукно шторами, потому что солнце, зимой столь дефицитное, не давало уснуть.
— Дорогой! Я, хоть не лётчик и не технарь, слушала с упоением. Да, но пока не заметила — глаза у тебя смеются. Ты ни на грош не веришь тобой же сказанному.
Именно поэтому побоялся ехать в Гжатск в ноябре пятьдесят седьмого в семью Гагариных. С расстояния вытянутой руки я — прежний Юрка, общительный, улыбчивый, энергичный, примерный, идеологически образцовый. Алла единственная узнала меня так, что ближе невозможно, и заподозрила подвох, даже не встречаясь с Гагариным-прежним. Его мама и папа наверняка сильно встревожатся, уловив разницу.
Не спалиться в этом мире возможно лишь, ни на миг не выпуская из виду: я — не настоящий Юрий Гагарин, а только подделка, какими-то высшими силами и без моего одобрения засунутая на место оригинала.
Но Алла — моя жена. Собственная, личная. Предшественник даже не был с ней знаком. С которой надо уметь объясняться и утолять её любопытство, иначе не отстанет.
— Эй, красноречивый! Или ты только при десятках слушателей умеешь говорить?
— При тебе — совсем иное. Какая ты у меня милая, красивая, единственная, замечательная…
— Что остановился? Продолжай.
— … Очаровательная, интеллигентная, с тонкой душевной организацией. И, прости за грубое слово, не побоюсь его… умная женщина.
Она аж взвыла.
— Вот! Всё испортил. А так хорошо начал. Но потом перевёл в шутку.
— Ты не понимаешь, у нас впереди — полярная ночь. Наверно даже две. Без шуток свихнёшься. Я тебя ободряю, милая, как могу.
— То есть должна быть благодарна…
Алла по обыкновению подпёрла голову ладошкой, воткнув локоток в подушку. Манера носить короткие волосы очень здорово подошла, когда наступило время носить форму. Не «солдат Джейн», та слишком декоративна, даже со шрамом на физиономии, но в целом стиль милитари моей подошёл на все сто. Супруга ушила китель и юбку, перетягивала ремень, подчёркивая тонкость талии, любая графиня, взращённая в тугом корсете, обзавидовалась бы. Нагрудные карманы несколько скрыли компактность сисечек. Пилотку носила не по уставу, а кокетливо сдвинув.
Недаром образ женщины в униформе волнует молодых мужчин, наполняя вожделением ещё до нырка под одеяло. Обнимать и целовать её было стократ приятнее, чем рассуждать о Циолковском. А уж как журналист космической специализации я в прошлой жизни был обязан знать о калужском прожектёре всё доступное, и приходилось тщательно фильтровать, что могло быть известно Гагарину, а что — лишь обладателям интернет-гаджетов полвека спустя.
— Женская благодарность — штука непредсказуемая. Я тебя люблю не в ожидании благодарности за любовь, а потому что ты — есть ты.