Второй после Бога
Шрифт:
Юнкер наклонился к хозяину и понизил голос:
– Вы тут всех знаете. Имеете определенное влияние. – Хозяин выпрямился и слушал юнкера с серьезным лицом. – Доведите до сведения дорожного смотрителя, что он может лишиться головы, если король посетит ваши края и будет вынужден проехать по таким дорогам.
Он опять громко засмеялся, словно сказал что-то очень смешное. Хозяин явно не счел это забавным, он покосился на меня, словно боялся, что я его выдам. Я сосредоточился на еде, чтобы не засмеяться.
Нунций, который не понял, о чем говорил юнкер, повернулся ко мне:
– Знаете ли вы, молодой человек, что Олав Святой широко известен своими деяниями?
Я
– В Passio et miracula beati Olavi [8] , работе, которая хорошо известна в папских кругах, – торжественно сказал нунций, – говорится, что король Олав в свое время сотворил сорок восемь чудес. Эта цифра производит впечатление, не сразу найдешь святых с такой репутацией и такими делами по исцелению людей.
8
“Страсти и чудеса Олава Святого” (лат.), 1150–1160 гг.
Нунций прервался и прополоскал горло. Юнкер Стиг выглядел так, словно ему хотелось поговорить о другом, но нунций опередил его.
– Даже далеко отсюда, в городе, где родился Христос, в Вифлееме, да-да, в церкви, что построена на том месте, где Мария родила Христа, можно найти изображение Олава Святого. Он великий святой и известен во всем мире.
Невероятно! Очевидно, мое удивление отразилось у меня на лице, потому что нунций улыбнулся и кивнул.
– Да-да, это точно, – сказал он. – Два года назад, когда я посещал в Париже монастырь Святого Виктора, – нунций повернулся к хозяину Хорттена и юнкеру Стигу, – Париж – это столица Франции… – Юнкер Стиг, прищурившись, не спускал с нунция глаз, словно решал, стоит ли вылить ему на голову кувшин пива. – Так вот, оказалось, что среди реликвий, собранных монастырем, есть и лоскут от рубахи Олава Святого.
Подумать только, как далеко шагнула слава этого норвежца! Я заметил, что во мне шевельнулась незнакомая гордость, она даже смутила меня – мне не следовало гордиться папским святым. Подумав, я решил, что это не гордость, а просто голод, и снова налег на еду. Герберт стоял в дверях, готовый нам услужить.
“Наверное, он ест на кухне после нас”, – мелькнуло у меня в голове. Я радовался, что вечером снова увижу Сигварта.
Когда я вошел в хлев, я услышал, что Томас уже здесь. Фонарь бросал тонкие лучи вокруг двери и на дощатую стену.
Томас улыбнулся мне:
– Добро пожаловать, секретарь-помощник.
Я кивнул на Сигварта, лежавшего на топчане:
– Вижу, что окулист осматривает грыжу нашего работника?
Сигварт переводил взгляд с него на меня и обратно.
– Пусть господа скажут, если я им мешаю… – мрачно буркнул он и пожевал ус, – а что касается моей грыжи, то, клянусь шкурой и ногами пастора, я всегда берегся и был осторожен.
Томас встал и взялся за перину:
– Когда пришел Петтер, я как раз собирался сказать, что я – лекарь и вижу, что вы больны, господин Сигварт. Можно, я вас осмотрю?
– ГосподинСигварт!.. – Сигварт усмехнулся в бороду. – Никто ни разу не называл меня так с тех пор, как ленсман, против своей воли, заковал меня в кандалы за то, что я поддал в зад таможеннику Тралоу. Нельзя сказать, что они были лучшими друзьями. – Сигварт
– Так вы позволите? – снова спросил Томас и приподнял перину.
– Да-да, только в том месте вид у меня уж больно неприглядный, – сказал Сигварт.
Томас пощупал Сигварту живот, нажал на бока и в паху, осмотрел ноги и бедра, пощупал под мышками и под подбородком. И наконец кивнул мне, щупая пульс больного.
– Ты прав, Петтер, одышка, нерегулярный пульс, отечные ноги и бедра, причем отек сильный, hydros pectoris, и некоторое скопление жидкости в паху. Можешь принести мне горячей воды, чтобы заварить наперстянку?
Я побежал на кухню к кухарке Майе, и она налила мне целый кувшин кипятка. Когда я вернулся, Сигварт рассказывал о своих попытках помочиться в последние дни.
– …Я стоял на дворе так долго, что собака приняла меня за дерево и уже подняла лапу, чтобы помочиться на меня, хе-хе. – Сигварт хохотнул. – А что из меня вылилось? Капля, в ней не скроется даже зуб, вот так, господин профессор. Чистая мука.
– С этим, думаю, мы справимся, господин Сигварт. Будете писать так, что собака решит, будто начался второй потоп.
Томас порылся в своей сумке, достал маленький кожаный мешочек, развязал его и осторожно высыпал себе в ладонь какой-то порошок. Бормоча что-то себе под нос, он высыпал обратно немного порошка, оставив примерно треть, и смешал его в кружке с водой. Через несколько минут от питья по всему хлеву распространился резкий запах, Томас помешал питье еще раз и велел Сигварту не спеша его пить, желательно растянуть на всю ночь. Потом он удобно уселся на табурет, кивнул мне, чтобы я сел на край топчана, и попросил все ему рассказать. В тюфяке под Сигвартом шуршала соломой мышь, на берегу вдруг залаял Мюлле, потом все стихло.
Я вопросительно глянул на Сигварта, но Томас успокоил меня взмахом руки, и я начал рассказывать. Начал с нашей с нунцием поездки на другую сторону фьорда, о встрече с солдатом-крестьянином и посещении усадьбы Тросвик, о вечере в аптеке, опустив злобные выпады против профессора Буберга, о ночной прогулке по Фредрикстаду и, разумеется, о том, что городской судья пожелал, чтобы я присутствовал на расследовании на другое утро. Дойдя до описания дома умершего, я углубился в детали, потому что знал, что любая незначительная мелочь может помочь Томасу размотать этот клубок. Потом я рассказал о поездке в Стенбекк, потом в Мосс и, наконец, в усадьбу Хорттен. Рассказ о посещении церкви на острове Лёвёйен занял много времени, потому что Томас проявил любопытство к святому источнику, летним службам, чудесным исцелениям, торговце Туфте и пожертвованиях, и только после этого я смог рассказать ему о тайне отрезка кожи. Мой длинный рассказ закончился поездкой в церковь в Бере. Испуганный Сигварт не сводил с нас глаз. Наконец я замолчал.
– Клянусь бородой Папы, твой нунций священник-еретик, – проговорил Сигварт и поцеловал серебряный крест, который я ему подарил.
Я молча кивнул. Сигварт застонал, с закрытыми глазами откинулся на подушку и сжал крест. Губы зашевелились в беззвучной молитве. Наконец он успокоился. Томас сидел и крутил пуговицу на жилете; размышляя о чем-нибудь, он обычно ее крутил, потом почесал бороду и снова принялся крутить пуговицу.
– Мне кажется, – сказал он, достал мешочек с наперстянкой и показал Сигварту. – Мне кажется, что некоторые вещи можно использовать не только для исцеления недугов. – Он взвесил мешочек на ладони, взглянул на меня и снова спрятал его.