Второй пояс. Откровения советника

Воронин Анатолий Яковлевич

После небольшой консультации с Мамад-ханом было принято решение, что трапезничать все-таки будем в юрте. Туда и отнесли горящую лампу, подвесив ее за проволоку почти в центре юрты. Туда же был перенесен и ковер, на котором в тот момент уже никто не сидел.

В тот вечер нам довелось отведать не только мясной шурпы. Пока варилось мясо, в кишлаке кто-то сварганил плов. Казан с пловом, в котором, кроме риса, в изобилии были морковь с луком, был водворен в центр ковра еще до того, как сварилась шурпа. Потом повара повытаскивали вареное мясо и выложили его на огромное блюдо, а бульон разлили по пиалам.

Трапезничали не менее двух часов. За ужином, не спеша, переваливаясь с боку на бок, обсуждались детали того, как будет происходить

процесс передачи постов обороны. Вопросов у Мамад-хана было много, и все их нужно было решить сегодня, дабы потом не ставить в неудобное положение Мир Акая, когда тот будет подписывать договорные документы. Все обсудили, все предусмотрели, вплоть до того, как на эти посты будут осуществляться поставки боеприпасов и продуктов питания. По всему было видно, что Мамад-хан остался очень доволен результатами переговоров.

Когда ужин подошел к концу и чай уже не лез в глотку, Мамад-хан поинтересовался у Хакима, где мы будем ночевать. Об этом мы как-то даже и не подумали, поскольку надеялись управиться с этими переговорами за один день. Правда, я с самого начала сомневался в том, что нам это удастся сделать и даже был готов к тому, что придется заночевать в этом захолустье, но все-таки надежда обернуться за один день была. Запоздалые «посиделки» в юрте полностью разрушили все мои планы.

И тут Мамад-хан предложил свои услуги в решении этого вопроса. В кишлаке был один полузаброшенный дом, который до Саурской революции был не чем иным, как караван-сараем. В нем останавливались на ночлег заезжие люди, которых ночь заставала в пути. Мамад-хан объяснил, что помещение караван-сарая находится в весьма сносном состоянии и что там даже сохранились тюфяки, на которых можно спать. Я только на секунду представил, как буду лежать на старом драном тюфяке, набитом клопами и прочими кусающими и жалящими тварями, и мне сразу стало не по себе. А ну как еще и эфа вздумает навестить место нашего отдыха. Вообще, мрак. Я сразу же отказался от удовольствия ночевать по соседству с фалангами и скорпионами, однозначно заявив, что в таких случаях привык ночевать в салоне автомашины. Хаким и остальные царандоевцы были того же мнения. Мамад-хан на секунду задумался, а потом, повернувшись в сторону стоявшего сзади него нафара, отдал какое-то распоряжение. Позже я понял, что Мамад-хан распорядился об организации охраны гостей, возжелавших ночевать в машинах. Правда, он добавил, что ковер в юрте останется до завтрашнего дня, и если кто пожелает ночевать в юрте, то может воспользоваться им. Ковер сделан из чистой овечьей шерсти, и ни одна ползучая тварь не рискнет даже приблизиться к нему. Мы согласно закивали головами, но тем не менее остались при своем мнении и окончательно решили ночевать в машинах. Я застолбил за собой пустое пространство в УАЗе, что было позади сиденьев. Еще когда мы ехали, я обратил внимание, что там лежит какое-то тряпье. Ну чем не перина. В полевых условиях бывало и хуже.

Когда мы вышли из ярко освященной юрты наружу, мои глаза долго привыкали к кромешной тьме. Видно было только какие-то силуэты людей, перемещавшиеся передо мной из стороны в сторону. Стена крепости тоже исчезла в этом мраке. Стояла последняя неделя по лунному календарю, и новый месяц еще только-только готовился зародиться на небосклоне, упорно пряча в бархатной ночи свои еще не родившиеся молодые «рожки».

Но что-то в этой темноте меня поразило. Что именно, я даже как-то сразу и не сообразил. Постояв несколько минут на улице, я понял, что именно выхватило мое подсознание. Весь горизонт к юго-востоку от кишлака был намного светлее, чем все остальное звездное небо.

– Что это такое? – не выдержал я, обращаясь к Хакиму.

В свою очередь, он перевел мой вопрос Мамад-хану, и тот, громко рассмеявшись, ответил, что в той стороне находится пакистанский город Чаман. Напрямую до него всего каких-то пять километров, не больше. Я долго вглядывался в горизонт, пытаясь увидеть свет хотя

бы одного уличного фонаря, но искривленный за счет песчаных барханов горизонт тщательно скрывал их от моего взора. Я повернулся всем телом влево и посмотрел в ту сторону, где, по моим расчетам, должен был располагаться уездный центр – Спинбульдак. Тьма кромешная. Хоть бы один огонек мелькнул на горизонте.

Вот он – Афганистан, страна периода средневековья. Одни только звезды ярко горели на небосклоне. Посреди пустынной местности они казались такими близкими. Складывалось обманчивое ощущение, что стоит только протянуть к ним руку, и уже можно почувствовать их мерцающую теплоту. Я едва не потянулся руками к звездам, но вовремя опомнился.

Мамад-хан в это время о чем-то беседовал с Хакимом, и оба довольно ржали. От моих ушей не ускользнуло слово «мушавер», произнесенное Мамад-ханом. Стервецы, наверняка о моей персоне разговор затеяли. Вот так-то ездить без собственного переводчика – поди догадайся, о чем они сейчас гутарят. Но Хаким, видимо, сам догадался, что пора ознакомить мушавера с содержанием их содержательной беседы.

– Вот тут Мамад-хан предлагает завтра съездить в Чаман, посмотреть, как там живут местные жители.

– А чего я там не видел, – усмехнулся я. – Наверняка такие же пыльные улицы, как и в Бульдаке, такие же облезлые саманные дувалы и мазанки.

Хаким перевел мои слова Мамад-хану, после чего тот выразительно зацокал языком, давая понять, что в своих суждениях я не совсем прав. Он долго объяснял что-то Хакиму, а тот в знак согласия с ним только кивал головой. В конце их диалога Мамад-хан сказал что-то такое, отчего Хаким громко рассмеялся. Я вопросительно уставился на Хакима, ожидая от него разъяснений.

– Мамад-хан говорит, что в Чамане есть хорошие асфальтовые дороги, очень красивый сад, а также очень много чайных, где можно выпить «кишмишовку». Даже есть публичные дома. Если мушавер-саиб пожелает побывать в Чамане, то Мамад-хан завтра все организует.

– Интересное дело, а каким образом он объяснит пакистанцам появление моей славянской физиономии на улицах Чамана? И что будет со мной, если меня тормознет их патруль?

– А Мамад-хан предлагает мушаверу одеть чадру, и никто не заметит его лица.

Теперь мне стало понятно, что именно так развеселило Хакима. Я представил себя на секунду бредущим по улице с «мешком» на голове, и мне самому стало смешно. Хохмить, так хохмить до конца.

– А ты скажи Мамад-хану, что я согласен с его предложением, но только при условии, что он тоже наденет на себя чадру. И пойдем мы с ним, как две родные сестры. Только я буду его глухонемой сестрой, поскольку совершенно не шпрехаю на пакистанском языке.

Задыхаясь от смеха, Хаким перевел мои слова Мамадхану, а тот, не дослушав фразу до конца, рассмеялся так, что к нам подскочили сразу несколько инзибодов. Да-а, рассмешил я Мамад-хана до слез. Он еще долго не мог успокоиться, и стоило мне только открыть рот, чтобы что-то сказать, он начинал смеяться вновь и вновь. В конце концов он понял, что юморист я еще тот, и больше никаких предложений с переодеванием от него не поступало, поскольку сам он наверняка не имел ни малейшего желания облачаться в женское тряпье.

Уходя с нафарами в свой кишлак, Мамад-хан заверил нас, что охранять нас будут как зеницу ока и что с нас не упадет ни один волос.

«Самое главное, чтобы сама голова осталась цела, – промелькнула мысль, – а уж о волосах мы как-нибудь сами побеспокоимся». Но на этот раз я не стал больше ничего говорить, поскольку всем телом начинал ощущать наваливающуюся тяжесть. День был весьма напряженным во всех отношениях, и организм требовал покоя.

Вдвоем с Хакимом мы обошли все наши машины, проверили, как устраиваются на ночлег остальные члены нашей «гуманитарной» группы, а потом я забрался в УАЗ и мгновенно отключился, подсознательно ощущая на себе чей-то внимательный взгляд. Но мне в тот момент, было все парванис…