Второй пояс. Откровения советника
Шрифт:
Я сказал Хакиму, что вполне удовлетворен тем, что сейчас увидел, и обязательно буду ходатайствовать перед своим кабульским руководством о передаче постов второго пояса обороны Кандагара ополченцам Мамад-хана, и только им. Хаким тут же перевел мои слова Мамад-хану, и тот расплылся в самодовольной улыбке. В знак всеобщего согласия и взаимопонимания был совершен соответствующий обряд. Кто-то из афганцев принес полное ведро воды, и хозяева и гости по очереди вылили ее небольшими порциями на землю. Что сей ритуал означал, я так и не понял, но поучаствовать в нем пришлось и мне. Потом Мамад-хан, взявшись за руки с Хакимом и заместителем ложестика, предстали перед объективом моего фотоаппарата. А афганцев медом не корми, лишь бы посниматься. Остальные ополченцы, да и царандоевцы тоже, взгромоздившись
Прощальные обнимания, лобызания, добрые напутственные слова друг другу. Правда, слез умиления я тогда на лицах афганцев не заметил, да и чепчики в воздух никто не бросал.
Тем не менее предварительные переговоры прошли весьма успешно, и мы имели моральное право гордиться собой.
Наступила пора возвращаться в Кандагар.
Когда мы тронулась в путь, нафары Мамад-хана открыли беспорядочную стрельбу в воздух из всех имеющихся у них стволов. Один только Мамад-хан не стрелял. Он молча стоял посреди пыльной дороги, скрестив на груди свои жилистые руки, и с прищуром смотрел вслед уходящей колонне.
Часть V
Прощальные «гастроли»
Обстановка резко ухудшается
Двадцатого марта в Афганистане наступил Навруз – мусульманский Новый год. А коли так, то на работу мы опять не будем ездить целых три дня. У афганцев праздники, значит, у нас выходные дни. У нас праздники – выходные дни у афганцев. Одним словом, круговорот пустоты в природе.
Лично для меня первый день праздников был примечателен тем, что на работу все-таки пришлось поехать. Мы едва собрались позавтракать, как с КПП городка прибежал посыльный, который и сообщил мне приятную новость о том, что за мной приехал «ландкрузер» командующего. Ну надо же, такая великая честь. Неужели в городе или на постах обороны произошло ЧП? Хотя, по логике вещей, все должно было произойти с точностью до наоборот. Если бы в городе произошло что-либо из рук вон, Мир Акай наверняка не стал бы гонять в «Компайн» свою машину.
Накануне вечером и практически всю ночь лил сильный дождь. Словно сама мать-природа напоследок решила очиститься от скверны, накопившейся за истекший год. А рано утром тучи разом разбежались в разные стороны, и умытое солнце заиграло своими яркими лучами, отражаясь ими в многочисленных лужах.
Сколько раз мне приходилось ездить в город и возвращаться обратно, но я никогда не видел такого количества людей, сколько их было на улицах Кандагара в тот праздничный день. То ли оттого, что после проливного дождя воздух был свеж и чист, а жара спала, то ли оттого, что в городе не было видно ни одного советского солдата, но именно в этот день я впервые увидел кандагарцев совсем в другом ракурсе. Нет, ничего в их внешнем виде особо не изменилось, но вели они себя намного раскованней обычного, а лица их источали радостные, светлые улыбки. И словно не было на этой земле никакой войны.
В центре города, в непосредственной близости от ворот «Идго», афганцы еще накануне установили высоченные качели и небольшие карусельки. И вот теперь, когда наступил этот праздник обновления, аттракционы стали местом массового паломничества горожан. Кандагарская молодежь, стоя на широких досках качелей сразу по нескольку человек, методично раскачивала их, взлетая к небу, с тем чтобы уже в следующее мгновение рухнуть вниз, к земной тверди. Если следовать народному поверью, впервые услышанному мной в Кандагаре, именно во время катания на качелях душа человека очищается от скверны житейского бытия и становится намного чище.
А в это самое время маленькие дети-несмышленыши с радостным визгом катались на малюсеньких карусельках, сделанных из обычных жердин. Бородатый мужик, по всей видимости, ответственный за детские аттракционы, стоял возле вертикальной карусели и, перебирая руками жердины, раскручивал ее вместе с сидящими в люльках детьми. Тут же, буквально в нескольких шагах от импровизированного «луна-парка», полуголая малышня бегала по лужам, умышленно падая и кувыркаясь в дождевой воде. Шум, гам, веселье. Наиболее пронырливые торгаши,
Одним словом – праздник.
Не успел я войти в кабинет Мир Акая, как он сразу же поволок меня в офицерскую столовую. До обеденного перерыва было еще далеко, но праздничное застолье там было уже в самом разгаре. Когда я вошел в столовую, начальник политотдела Гульдуст произносил пламенную речь, поздравляя всех присутствующих с наступившим праздником. И хотя из спиртного я так ничего и не увидел, лица у большинства из сидевших за столами людей были отнюдь не трезвыми. По всей видимости, еще до начала официальных торжеств, многие из них слегка «пригубили» в своих служебных кабинетах. И где только, черти, раздобыли в Кандагаре спиртное. Наверняка «кишмишовкой» опять баловались. Приучили мы их на свою голову пьянствовать, и теперь только преждевременная смерть отучит их от этой «вредной» привычки.
Поскольку на тот момент я был самым главным царандоевским мушавером в провинции, пришлось и мне держать слово. Был весьма краток. Поздравил всех с праздником и пожелал наступления скорейшего мира на многострадальной афганской земле. Последние слова здорово задели за живое почти всех присутствующих, и, бурно выражая свои эмоции, они полезли ко мне с объятиями. Стало быть, всем им эта война тоже осточертела. Каждому хочется пожить мирной жизнью, от которой они давно уже отвыкли.
Мне почему-то захотелось выйти на свежий воздух. Спазмы перехватили горло и охлажденный «спрайт» не лез в глотку. Видимо, от предчувствия приближающегося дембеля я стал таким сентиментальным. Чуть что подобное случается, не могу с собой совладать и слезы начинают душить откуда-то изнутри. Возможно, это еще и от сознания того, что сам немало горя принес этим людям. Поди разберись теперь, на чьи головы падали многочисленные шуравийские бомбы и ракеты, посланные по моей наводке. Подсоветный Аманулла, конечно же, догадывался, что мой неподдельный интерес ко всей поступающей из «зеленки» информации имеет свое продолжение в ее реализации. Уже потом, когда возвращавшиеся из «зеленки» агенты или их связники с ужасом в глазах рассказывали об очередной трагедии, что там разыгралась, Аманулла, да и остальные подсоветные, соображали, откуда ветер дует. Может быть, именно поэтому они все чаще стали укрывать от меня большую часть информации. Возможно, делали они это в надежде на то, что все это им зачтется после ухода советских войск из Афганистана. Наивные люди! Они свое дело уже сделали, и, если к власти прорвутся «духи», всем им однозначно поотрезают головы. И кто знает, сколько из тех, что сейчас сидят на этой импровизированной пирушке, останется в живых. Кто-то погибнет завтра, а кто-то через год. Но, скорее всего, у всех, кто честно служил этому режиму, участь одна – преждевременная и очень страшная смерть.
Вот от этих самых мыслей, посетивших мою голову, и стало мне невмоготу в том душном помещении.
Дабы не смущать своих подчиненных, Мир Акай тоже вышел на улицу и, оглянувшись по сторонам, заговорщицки произнес:
– Пойдем ко мне.
Намек я понял с полуслова. Да и как тут было не понять, не маленький все-таки.
Под бананы и апельсины уговорили вдвоем с ним бутылку «Столичной» пакистанского розлива. Спиртного у командующего больше не было, и я предложил ему поехать к нам в городок, пообещав раскрутиться в честь праздника на полную катушку. Но Мир Акай от моего предложения отказался, мотивируя тем, что сегодня ему еще надо быть в губернаторстве, где тоже запланированы кое-какие мероприятия. Я особо и не стал настаивать на своем предложении, отметив только про себя: «Нам же больше достанется».
Поблагодарив командующего за радушный прием, я собрался уж было укатить в свои родные пенаты. Тем паче что Мир Акай опять предложил к моим услугам свое авто. Но, как в таких случаях говорится, «свинья грязи найдет». Вот и я тоже нашел этой «грязи» в виде стакана вонючей «кишмишовки», которой меня угостил Хаким. И где только он это дерьмо раздобыл? Уж не из ишачьей ли мочи она сделана? Пить пришлось через силу, затаив дыхание, дабы не ощущать всей мерзопакостности этой вонючей гадости. И как только это зелье пьют афганцы?