Второй раунд
Шрифт:
Именно такой резолюцией он сопроводил документ из ГДР. Коллеги сообщали о том, что, по их данным, полученным от друзей, из Ренсбурга-Брюсселя через Скандинавские страны в Советский Союз должен проследовать крупный агент — предположительно имеющий отношение к разведывательному управлению верховного командования вооруженными силами НАТО в Европе. Ни фамилии, ни каких-либо примет указано не было.
«Сведений не густо, — подумал Фомин, — сколько их таких туристов едет транзитом через Скандинавию». В углу карточки он поставил крупную букву «К», обвел ее кружком — контроль, и расписал,
Зазвонил телефон.
— Евгений Николаевич? — услышал он в трубке.
— Да, я.
— Приветствую. Но сомневаюсь, что узнаете.
— Александр Михайлович? Петров?
— Точно. Еще помните?
— Помню… Какими судьбами? Частенько читаю твои статьи, — решился перейти на «ты» Фомин.
— Евгений Николаевич, не сможешь уделить мне несколько минут? Дело, понимаешь ли, на мой взгляд, экстраординарное. Даже очень, если все так, как я думаю. Сможешь принять?
— Давай, приходи часиков в двенадцать в нашу приемную. Найдешь?
— Найду.
Фомин положил трубку. Интересно, что заставило вспомнить о нем бывшего пограничника? Может быть, тему ищет? Но почему тогда тревога в голосе и предупреждение о деле исключительно серьезном?
Без десяти двенадцать Фомин вышел в приемную и тут же увидел Петрова, поднявшегося со стула ему навстречу.
— Давненько не встречались, Александр Михайлович, — протянул руку Фомин. — Теряем старые связи.
— Не было удобного случая, — устало улыбнулся Петров.
— А футбол?! Последний раз, помнится, мы виделись на футболе, что-нибудь года три назад.
— Точно, на «Динамо».
— А потом ты выдал мне звонок: собирались по грибы. И все. Молчок. Ты куда-то умчался в командировку. Ну, да ладно. Что там у тебя стряслось?
— Можно где-нибудь поговорить с глазу на глаз?
— Конечно. — Фомин провел Петрова в кабинет.
— Не знаю даже, с чего начать, — Петров развел руками. — И верится, понимаешь, и не верится. Ночь не спал, такая чертовщина: вдруг, думаю, ошибся… Одним словом, встретил я на выставке в Сокольниках Лютце. Того типа, который бежал у нас на автостраде летом сорок седьмого. Помнишь, Евгений Николаевич?
— Исключительный был случай. А ты не ошибся? Давай-ка все по порядку.
— Утром, после планерки предложили мне съездить в Сокольники на открытие итальянской выставки. Я, прямо скажем, не большой любитель писать такие отчеты. А тут, мол, очень важно, интересно, красиво, эффектно и прочее. Одним словом, просидел я честно всю пресс-конференцию, а потом зашел в буфет выпить пива. Стою у столика, пью. Подходит мужчина. В летах. Отлично одет. Очки модные такие, темные, в большой оправе. Снял он их на секунду, и я его узнал. Вообще, «узнал», конечно, не то слово. Глаза и брови его показались мне знакомыми. Жутко знакомыми. Не поверил сначала и решил я его, Евгений Николаевич, от себя не отпускать. Сел, как говорят, ему на хвост. Все разглядываю: внешность, лицо не копия Лютце, но у него так же дергалась щека и ухо. Ты помнишь, у Лютце бывало такое. Небольшая конвульсия. Ну и пошел я за ним.
— А он не пытался освободиться от тебя? — нахмурился Фомин. —
— Нет, я осторожно. Не думаю, что он заметил. Потом он сел в такси…
— И все?
— И все.
— Ты хорошо сделал, что зашел, — Фомин встал и, подойдя к Петрову, положил ему на плечо руку. — Спасибо, дружище. Сигнал, должен признаться, не совсем неожиданный. Все может быть… Сегодня же займусь. Визит Лютце, если он жив и здоров, в общем-то не исключен. Кому он только теперь служит? Да, встретить Лютце — это, конечно, интересно. Постарел он небось? Ведь четверть века — срок немалый.
— Конечно. И мы с тобой не помолодели, — покачал головой Петров. — Бегут годы. А у него вроде и лицо другое стало, только глаза те же.
— Вот попробуй, докажи сейчас, что он — это он. И конечно уж, Лютце теперь не Лютце…
Вышли вместе. Фомин немного проводил Петрова. Вернувшись к себе, вписал в блокнот несколько вопросов, перечислил детали, которые сообщил ему журналист. Что ж, может быть, это и есть тот «возможный гость», о котором сообщили друзья. Все может быть.
Фомин взял ручку и, хотя с момента событий, затронутых в беседе прошло двадцать пять лет, по памяти написал имя и год рождения Лютце. Затем попросил секретаря срочно поднять дело из архива.
Плотная коричневая папка, изрядно потертая — в свое время ее брали частенько: любопытный и поучительный пример операции с незавершенным концом. На папке его, Фомина, рукой было выведено: «Дело № 62, на Макса Лютце, он же…»
Полистал пожелтевшие страницы: постановления, протоколы, материалы экспертиз, кое-что напечатано на машинке, многое написано от руки. И его почерк, и не его. «С годами и почерк у нас меняется», — подумал Фомин, облокотился на стол, прикрыл глаза рукой и надолго застыл в такой позе. Потом стал вчитываться в документы, вспоминая, как и по какому поводу они были написаны.
Это было удивительное время. Только закончилась война, и человечество еще жило светлой радостью победы. Рубцевались в сердцах раны, нанесенные величайшей в истории трагедией, и миллионам людей казалось, что уже никогда и никто не осмелится нарушить этот прекрасный, завоеванный такой кровью и такими страданиями мир.
Но это только казалось. Он, Фомин, был поставлен на такой участок, где война не прекращалась ни на минуту. С рубежа, на котором он очутился, отчетливо проглядывалось движение сил, противостоящих миру, плетущих сети шпионажа и диверсий против его страны и государств, народы которых решили идти путем социализма.
События тех дней с поразительной ясностью вставали перед ним.
Он увидел красные черепичные крыши и шпили немецких городов за густой стеной зелени. И бетонные автострады, серым широким полотном скользящие под машину. Лесопарки с прямыми, как струны, просеками. Битый кирпич руин, хранящих запах дыма, и тихие дворики, заплывшие ароматами цветущих роз, и стены, сплошь увитые плющом.
И везде люди. И все они разные.
Прежде всего он стал думать о своих друзьях, с удивлением отмечая, что с трудом восстанавливает в памяти их лица. Даже досадовал на себя за это. Но что сделаешь — прошло столько лет.