Второй Шанс

Шмакова Архелия

Мир обрел четкость. Я всмотрелась в лицо своего соседа по камере – как я поняла из окружавших меня голых стен и длинных теней на полу, это была все еще камера – и узнала того самого убийцу, из-за которого, собственно, и начались эти злоключения.

Я хотела разозлиться, но не смогла.

— Метко швыряешься, — продолжал узник чуть насмешливо. – Рад, что выпала возможность тебя поблагодарить. И прости уж, что для тебя все вот так обернулось. Не надо было тебе вмешиваться.

Мне не очень хотелось

разговаривать. Голова гудела, и мне все еще казалось, что, если я попытаюсь встать, пол уйдет из-под моих ног.

Прошло еще некоторое время, прежде чем я насобирала сил что-нибудь ответить.

— Мне что нужно было делать, просто стоять и смотреть?

— Не обязательно смотреть, — задумчиво сказал узник, снова проводя влажной тканью по моему лицу. – Можно было отвернуться.

Я попыталась фыркнуть.

— Как тебя зовут, ребенок? — поинтересовался убийца, смачивая лоскут в кувшинчике с водой.

Ой, как хорошо. Пить хочется...

— Я не ребенок.

— Конечно. Так как?

— Навелин.

— Очень приятно. Меня можешь называть Святошей.

— Как? – я была так удивлена, что попыталась подняться на локте. Он вернул меня в лежачее положение и тоном, каким говорят с детьми, повторил:

— Святоша. Это единственное имя, которое у меня вообще осталось, так что пользуйся. Все равно скоро уже некого будет так называть. Лет-то тебе сколько?

— Девятнадцать…

— Да ладно?

— Не веришь?

— Ох, я бы тебе больше пятнадцати не дал, только без обид.

Он приложил тряпицу к моему виску, взял мою ослабшую руку и прижал ее к лоскуту.

— Держи вот так. А то у меня уже руки затекли.

— Что мне теперь делать? – спросила я беспомощно, вспоминая, в каком дурацком положении очутилась. – Они обвинили меня в воровстве.

— Я слышал, — по тону собеседника я поняла, что он кивает. – Это было после того, как им не удалось с тобой позабавиться. Что ни говори, а начальство иногда появляется очень вовремя.

— Но им придется меня выпустить? Я ничего не украла.

— Это ты знаешь. Я – ну, будем считать, что я тебе верю. У тебя есть друзья в городе?

— Нет… — голова болела, и довольно сильно. Над каждым ответом приходилось думать подолгу.

— Совсем? Ни одного человека, кто давно знал бы тебя и мог подтвердить, что ты не воровка?

— Я первый раз здесь.

— Ты что, одна приехала?

— Да.

Пауза.

— Хм. Мне что-то не верится. Ты шла через горы зимой и одна?

— Да.

Кашель.

— Ладно, это неважно. Могу сказать вот что: если ты не привираешь из хвастовства, то твои дела плохи. Очень плохи.

— Почему это?

— Подумай сама. Никто тебя не знает. Никто до этого тебя в глаза не видел. И вот выходят бравые стражи и защитники, которые торчат здесь, как

грибы, уже много лет, предъявляют суду тебя… и… ну, предположим, кошель, который ты у них украла. Ты говоришь, что ты этого не делала. Но они-то в один голос кричат, что ты это сделала, и их поддерживает вся казарма! И в конце концов ты сама поверишь, что украла этот грязный кошель, только почему-то об этом забыла.

Ох. Дерьмо.

— И что со мной будет?

— А это уже зависит от степени мстительности стражников. Если в кошельке будет от пяти до двадцати эффи – пять лет каторги. От двадцати до пятидесяти – десять. Больше – и это самый милосердный вариант – будет означать, что твою шейку обмотают веревкой и выдернут опору из-под твоих ног. Я думаю так: эти боровы мыслят очень просто. Они не понимают, что для тебя гораздо лучше умереть сейчас, зависнув между небом и землей, чем либо свалиться под тяжестью камней, которые тебя заставят таскать в каменоломнях, либо умереть позже, выйдя оттуда искалеченной и постаревшей на полвека.

От насмешливых и горьких слов Святоши мне стало жутко.

— А ты мало того, что подкрасила харю одному из них, так еще и не далась в руки, когда они хотели с тобой поиграть. После чего, кстати, могли и отпустить, хорошенько напугав. В кошельке будет больше пятидесяти золотых, крошка. Никогда не кради такие увесистые вещи.

Я резко поднялась. У меня закружилась голова, пол покачнулся, но не исчез. Продолжая прижимать тряпицу к голове, я схватилась другой рукой за стену.

— Нужно что-то делать. Я не собираюсь умирать только потому, что какому-то козлу стыдно ходить с черной мордой!

— Хорошая девочка, — одобрил сокамерник. – И что же?

Прутья были ржавыми и тусклыми. Я провела по ним окоченевшими – в каменном мешке было холодно – пальцами.

Замок на решетке был висячим, но моя рука свободно проходила между прутьями и могла достать его. Сомнения грызли меня: с одной стороны, мне казалось, что все еще может разрешиться законными путями, а с другой я понимала, что Святоша прав.

— А ты что? Собираешься ждать, пока тебя осудят? – спросила я, ощупывая замок.

— Я-то? – искренне удивился Святоша моему интересу. – Не знаю. У меня еще время есть.

— Как это? – я обернулась к нему.

Он улыбался краем рта.

— Ради одного заключенного, даже такого опасного, как я – ты уже наслушалась, наверное – не станут ставить виселицу, это слишком дорого. Сначала подберут мне компанию. Тебя, например, да еще парочку сбившихся с пути. Ну, или забудут меня кормить, и рано или поздно я сам тут загнусь потихоньку.

— Я слышала две истории, — сказала я. – Из первой баллады не сделаешь, а вот вторая вполне годится. Так ты какой герой — хороший или плохой?