Второй вариант
Шрифт:
Еще как хотелось спросить Николаю — о том, например, кто будет теперь помогать Астахову, и о многом, многом другом… Но уроки общения с Дзержинским не прошли зря, и Николай, подтянувшись, спросил:
— К кому мне следует обратиться по вопросу нового задания?
Видимо, догадываясь, что душой Журба по-прежнему рвется в Крым, Феликс Эдмундович ободряюще улыбнулся:
— Не печальтесь: думаю, что уже скоро вы сможете вернуться в освобожденный Красной Армией Крым. А пока… — Он сокрушенно покачал годовой; — Что-то мне не нравится, как им выглядите! Вам надо отдохнуть. Через три дня явитесь к Полякову, он знает, что делать. А сейчас
— Но я…
— Знаю: вы хотите уверить меня, что прекрасно отдохнули, ночуя в кабинете на сдвинутых стульях. Не надо: что это за удовольствие, я знаю по личному опыту. Так что извольте выполнять приказ! И помните: в течение трех дней вам запрещается появляться в ЧК.
Они попрощались. Журба вышел.
Благодарный судьбе за то, что она уже дважды сводила его с Дзержинским, Журба понимал, что на новую, а тем более скорую встречу с председателем ВЧК надеяться трудно — слишком велик был круг его дел и забот! Но все та же судьба уже распорядилась иначе…
Прежде чем обратиться к коменданту Николай решил наведаться на старую свою квартиру — быть может, и сохранила Серафима Павловна, как обещала, комнату за ним?
А Серафима Павловна, увидев своего жильца живым и невредимым, обрадовалась ему неподдельно искренне — словно родной и близкий человек в дом вернулся! Она провела Николая в его комнату: здесь царили чистота и порядок. Оставленные им книги лежали на столе чистыми стопками, свежевымытый пол блестел. Да, чувствовалось, что его возвращения ждали, и это не могло не тронуть Журбу.
Николай отдал хозяйке свой паек, и она, смущенно бормоча слова признательности, отправилась на кухню, а через некоторое время пригласила его к столу. Несмотря на всю настойчивость, с какой потчевала его Серафима Павловна, Николай ел неохотно, не чувствуя вкуса пищи.
— Здоровы ли вы? — встревожилась хозяйка.
— Здоров. Просто устал…
Он и сам понимал, что отдохнуть необходимо: какая-то тягучая, непривычно тяжелая усталость разливалась по всему телу.
К огорчению хозяйки, так и не позавтракав толком, встал из-за стола…
Он не знал, чем заняться: пробовал читать и не мог сосредоточиться над книгой, принялся было рисовать, и опять ничего не получилось — карандаш, вдруг утратив обычную послушность, валился из рук. Едва дождавшись вечера, лег в постель и сразу забылся, Пережитое не отпускало его даже во сне: оно вставало перед ним с такой зримой выпуклостью, будто пройденное повторялось не во сне, а наяву. И снова летел Журба в Крым, и что-то кричал ему, обернувшись, летчик… Опять он шел по симферопольским улицам, отстреливался на явке… Он видел Астахова, Бондаренко, старого боцмана… Потом из темноты выплыло бледное лицо Красовского и его напряженные, прильнувшие к сейфу руки… Что-то кричал ему Ермаков, и сам он приказывал что-то Иллариону… Темноту разрывали языки пламени, и тут же зарево слизывали крутые волны, из которых вдруг бешеным аллюром вылетали всадники. И, наконец, явилась ему Вера: улыбалась, произносила ошеломляющие, прекрасные слова — как когда- то, вечность назад, прощаясь с ним на пустынном берегу моря. Но теперь почему-то не чувствовал Журба в себе той удивительной легкости, которую сообщали ему слова Веры в реальном их прощании…
Утром Николай встал совершенно разбитый — ломило тело, колкая сухость во рту. Он подошел к окну, прохладная свежесть остудила лицо, показалось, что стало легче.
«Нет,
Уже когда шел по улице, обнаружил, что забыл побриться. Он решил было вернуться, но, вовремя вспомнив, что на Совнаркомовской, неподалеку от здания ВУЧК, есть парикмахерская, отправился дальше.
… Окно-витрина, украшенное фотографиями красавцев с прилизанными прическами и одинаково бессмысленными лицами, соответствовало убогому салону парикмахерской, в которую зашел Николай. В небольшой комнате перед зеркалом стоял стул, обитый вытертым плюшем, у стены — продавленный диван, колченогий столик.
Высокий худой парикмахер встретил Николая приглашающим жестом; в его больших и печальных глазах мудреца проснулось ласковое нетерпение — в этот час посетители были редки. Он усадил Журбу на стул, быстро и ловко обвязал ему шею белой салфеткой, направил на широком ремне бритву, взбил мыльную, выскальзывающую за край стаканчика пену. И пока проделывал все эти привычные манипуляции, говорил, говорил, говорил… Речь его лилась негромко и мелодично, парикмахер задавал вопросы и тут же сам отвечал на них — это был разговор привыкшего к одиночеству человека:
— Если человеку не нужна борода, значит, ему нужна хорошая бритва, а если нет, значит, он постареет раньше, чем такое захочется его дорогой супруге, дай ей бог здоровья!..
Откинув голову на деревянный валик, Журба бездумно смотрел в зеркало — там отражалась текущая за окном жизнь. Пробежал мальчишка, прогрохотала по булыжнику телега, прошаркал старик с палочкой…
А парикмахер, скобля щеку Журбы, уже перешел к иной теме:
— Боже ж мой!.. И чего только мне ни говорили, когда здесь открылась ЧК! Какой же, говорили мне, приличный клиент захочет брить себя там, где рядом ЧК. Приличный клиент не захочет, чтоб вместе с деньгами тратить еще и нервы. А что с того, я вас спрашиваю, если рядом со мной появилась ЧК? Может, мы мешаем — она мне, а я ей? Но как, скажите вы мне, мы можем мешать друг другу? О, теперь многие завидуют мне, я работаю и совсем не беспокоюсь, как другие, что однажды ко мне зайдет какой-нибудь недобитый петлюрчик и перережет мое горло моей собственной бритвой. Полный враг Советской власти и ЧК не захочет теперь гулять по нашей Совнаркомовской улице!..
Не вслушиваясь в слова говорливого парикмахера, Журба смотрел в зеркало, а вернее — в отраженное нм окно. Что-то непонятное происходило с ним: все ощутимее ломило тело, все большей тяжестью наливалась голова. Хотелось сидеть здесь бесконечно долго, никуда не спешить и ни о чем не думать.
Женщина с большим черным ридикюлем остановилась у окна, посмотрела на свое отражение, поправила волосы.
«У кого-то я уже наблюдал такой жест, — вяло подумал Николай. — Да и лицо это где-то видел…» Ему даже не хотелось вспоминать где.
Подставив парикмахеру недобритую щеку, он закрыл глаза. Но неясное, тревожное ощущение опасности заставило его опять посмотреть в окно — женщины там уже не было. Однако тренированная память тут же восстановила, повторила перед ним и знакомый жест, и знакомое лицо. «Где? — требовательно спросил себя Журба. — Где и когда я мог видеть ее?»
Вспомнил: Приморский бульвар, ресторан, за одним столом — он, Илларион и Ермаков, за другим — Астахов, Красовский и эта женщина… Как же фамилия ее?..