Второй вариант
Шрифт:
На одном из участков, исчерпав все свои возможности, обе стороны бросили в бой последние, тщательно сберегаемые прежде резервы: белые — сводную бригаду юнкеров, красные — сводную бригаду курсантов. Вместе с красными курсантами шел и чекист Николай Журба…
Одна за другой выкатывались из окопов молчаливые цепи. Ровная, чистая, без малейшего укрытия степь разделяла их.
Замолкли
И вот идут они — враги, сжимают винтовки побелевшими от напряжения пальцами…
В тот же день командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе, стремясь остановить ненужное кровопролитие, обратился по радио к Врангелю с предложением прекратить сопротивление, сообщил условия…,
«Если противник примет их, — писал В. И. Ленин в телеграмме командующему Южфронтом, — то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их, и нужно расправиться беспощадно».
Врангель, скрывая предложение советского командования от своих солдат, не ответил Фрунзе: он все еще надеялся на что-то…
И тогда командующий Южфронтом, в полном соответствии со своим планом, приказал продолжить решительное наступление одновременно в двух направлениях- через Перекопский перешеек и Чонгар. Не выдержав сокрушительных, тщательно подготовленных ударов, белогвардейцы обратились в бегство…
Упав на колени, замер перед амвоном барон Врангель.
Гулким эхом отдается в соборе могучий бас епископа Вениамина: «Дерзай, вождь! И ты победишь, ибо ты — Петр, что означает — камень, опора…» И хор, ликуя, подхватывает: «Боярину Петру — слава! Во веки веков — слава!..»
Бесславный генерал Врангель поднял голову и открыл глаза — один он был в пустом полутемном соборе. Лишь где-то у входа, далеко за спиной, стояли, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, сверкая обесцененным
Вот молится он и не понять сразу: то ли клянется Врангель вернуться сюда с огнем и мечом, то ли корит равнодушно взирающих на него святых…
Прерывая молитву, торопливо подходит к нему генерал Артифексов, что-то шепчет на ухо, и Врангель отдает в соборной тиши один из самых черных своих приказов: взорвать минные погреба и склады боеприпасов. Этот взрыв должен был уничтожить едва ли не половину Севастополя…
Будет стоять на высоком мостике крейсера генерал Врангель, будет смотреть на белеющий вдали Севастополь, будет ждать взрыва…
А на палубе штабного парохода будет стоять в волнении Астахов, уходящий с белыми в Константинополь — еще не время ему быть самим собой… И генерал Артифексов, посматривая на часы скажет, не пряча цинизма: «Белая Россия проиграла. Проиграла навсегда. Так лучше же никакой России, чем Россия красная!»
Но не будет взрыва. Севастопольские рабочие и подпольщики, ведомые Бондаренко, успеют предотвратить трагедию.
Часом позже вырвется на пристань передовой разъезд буденовцев. И вернется в Севастополь Николай Журба, уверенный, что помнят его здесь и ждут.
Лихо развернется на берегу запыленная тачанка, и бородатый, опьяненный последним и решительным боем красноармеец прильнет к прицелу пулемета готовый всадить еще одну очередь в толпу ненавистных буржуев на корме запоздавшего с отплытием парохода и в последний момент откинется от пулемета, сердито хмурясь, скажет: «Нет, не могу: там бабы, детишки, а пуля, оно известно — дура… — Помолчит и с недоуменной болью то ли спросит, то ли просто скажет: — Что же вы, дурачье, натворили?» И оборванные, израненные красноармейцы, понимая его, будут тяжело молчать — молчать в то время, когда они, победители, должны были, казалось, ликовать…
А те, кто навсегда уплывал к чужим берегам, по-настоящему поймут и прочувствуют, что сделали они и что потеряли, поднявшись против народа, лишь в вечном своем изгнании…