Второй вариант
Шрифт:
— Хотите, Женя, я помогу вам с вашей прямой? И мы усадим Прокопчука и иже с ним в такую калошу, откуда путь только на свалку? Хотите? Без соавторства, Женя. Безвозмездно. Движимый любовью к государственной копейке, а?
— Не хочу.
— Напрасно.
Видно было, что Дрыхлин уже навеселе. Его маленькие глазки подмаслились, тугие щеки раскраснелись. Пиджак и подпиджачный жилет распахнулись, обнажив небесной голубизны сорочку.
— Напрасно, Женя. Вы многого не понимаете в жизни. Вы думаете, что она асфальт, как в некоторых книжках. Ошибаетесь. Это дорожка с глубокими ямами,
— Ты мне, я тебе — так, что ли?
— Примитивно, Женя. Вы же не Давлетов с его бетонным мышлением и футляром в виде военной формы.
— Заткнитесь, Дрыхлин.
— А вы, Женя, грубиян. Грубость, как и глупость, никогда не была положительным качеством. Человек должен быть гибок во всем, и в первую очередь во взаимоотношениях с себе подобными. Прямая — не всегда кратчайший путь к цели. Не я придумал, нет. Но умный человек придумал... Не хотите, значит? Тогда я сам. За то, чтобы вы стали настоящим мужчиной, Женя.
Он выпил, закусив савинскими груздями. Снова налил. И опять выпил.
— Можно откровенный вопрос, Женя?
Савин глядел на Дрыхлина и уже не видел его сильным, бывалым, каким он показался в тайге. Что-то фальшивое проскальзывало в его интонации. Не в словах, слова были дрыхлинские, а в самом тоне, которому недоставало категоричности, что ли? Ощутил это Савин и враз понял, что хозяин положения — он. Даже аппетит появился сызнова. Подвинул к себе тарелку и сказал, жуя:
— Давайте ваш вопрос.
— Зачем и кому надо было капать на меня в охотинспекцию?
— А вы сразу и взволновались?
— Нет, Женя. Но весьма любопытствую.
— Это я сделал.
— Бросьте! Вы физически не могли этого сделать, потому что находились вчера еще в тайге. А этот дурачок из новеньких наводил справки обо мне вчера. Так кому вы о том случае рассказали?
Савин не ответил. Сам спросил:
— Откуда вы узнали, что я здесь?
— Видел вашего Арояна, которого, к глубокому сожалению, никто не поддержал. Смешно, Женя: кто же пойдет против начальства? Люди только делают вид, что у них за пазухой Христос. А там — булыжник, Женя.
— Я тоже хочу задать вам один вопрос.
— Сколько угодно.
— И вы ответите на него?
— Непременно.
— Вы забрали шкурки из зимовья?
Дрыхлин не смутился, не отвел глаз, только по губам скользнула горькая усмешка.
— Ну что ж. Откровенность за откровенность. Я забрал.
— Вот вы и признались.
— Что из того? Ведь вы и раньше были уверены, что я их украл. — Он сделал ударение на последнем слове. — Только доказательств у вас не было. И сейчас нет. Мы ведем эту дружескую беседу один на один. И вы никому и ничего не сможете доказать.
— Но ведь это мерзость!
— Не надо, Женя. Те четыре шкурки для охотника — мелочь. А для меня — не мелочь. Надеюсь, вы не думаете, что я собираюсь ими спекулировать?.. Подарю друзьям. А может быть, и любовницам. Или вы считаете, что я окончательный старпер?
— Вас все равно поймают: они без государственного клейма.
— Женя,
— Где — каждая третья?
— Я не про бамовцев. Про местных. Да и про тех, кто приезжает сюда. Хоть одну шапку вы найдете магазинную? Нет, Женя. Но фабричное клеймо на подкладке увидите. Все до смешного просто. Покупается обыкновенная фетровая шляпа. Берут с нее подкладку с клеймом и ставят на дорогую шапку. Да и кто имеет право сдирать шапку с головы и учинять расспросы?.. Теперь ответьте на мой вопрос: кому все-таки рассказали про меня? Арояну?
— Зачем вам это знать?
— Мы же договорились: откровенность за откровенность.
— Значит, вас все-таки это обеспокоило, Дрыхлин? Значит, боитесь?
— Вы правы, Женя, боюсь. За репутацию. Слухи неприятны. А они уже обозначились. И неприятно, что на какое-то время придется воздержаться от дорогих подарков дорогим людям. Неприятно, что сегодня пришлось расстаться с одной из шкурок. Той самой, что вручила мне ваша охотница. Сдал ее по госцене и по собственной инициативе, объяснив, как она попала ко мне. Жаль было, конечно, Ольгу. Она не имела права дарить ее или обменивать на что-то. Но что оставалось делать? Думаю, что пожурят девушку и на этом кончится.
— Негодяй вы, Дрыхлин!
— Опять грубите, Женя. Не нарывайтесь на ответную грубость, это может плохо кончиться.
— Не пугайте.
— Упаси бог! Уж не подумали ли вы о физическом насилии? Нет, Женя. Есть тысячи способов напугать человека, и ни один из них не значится в уголовном кодексе. Не моя мысль — обаятельного, по вашей классификации, негодяя, товарища Бендера. Но вы мне не ответили.
— И не собираюсь.
— Вызываю огонь на себя, да? По этому принципу, значит, решили действовать?
До этой минуты на круглом лице Дрыхлина все время блуждала улыбка. Теперь она исчезла. Молча налил и молча выпил, не притронувшись к еде. Глянул на Савина колюче, проговорил с каким-то сожалением:
— Щенок ты все же, Женя. Неблагодарный щенок! Подошла официантка.
— Что, кавалеры, носы повесили?
— Рассчитай его, Зоенька, — сказал Дрыхлин.
— Чего так?
— Мальчику пора баиньки.
— Рассчитать? — спросила она Савина.
— Не надо, Зоя. Я еще посижу.
Та пожала плечами, ушла.
— Слушай, — сказал Дрыхлин, — мне ничего не стоит натравить на тебя тех вон бичей. Но я этого не сделаю. И раз уж ты остался, еще пару слов скажу тебе. Хоть ты мне и противен.
— Ты мне тоже противен, Дрыхлин.
— Накапали на меня или Ароян, или Давлетов. Тот, кому ты рассказал. Телефонная связь с райцентром только у Давлетова. Ты не решился бы звонить из его кабинета. Ароян мог. Так вот, мальчик, у меня от всего этого потери небольшие. А твоего Давлетова уходят на пенсию. Не делай квадратных глаз. Мытюрин уже принял решение и назначит вместе него Коротеева. Вот он, один из способов, под который не подкопаешься. Давлетову не поможет, даже если пройдет твое предложение. Мытюрин по дурости влез в историю. С Прокопчуком дружит. И я его науськал на вас. Ему ведь ссориться со мной тоже не резон.