Вторжение
Шрифт:
«Наконец, друзья мои, давно ожидаемые гости прибыли к нам. Первое известие о появлении флота получено 1-го числа утром, а вечером определилось, что флот в огромном числе судов стал верстах в 20-ти от Евпатории, против селения Саки и Кокмюгом. Там наших войск не было, потому 2 и 3 чисел высажены неприятельские войска беспрепятственно, в числе около 50 тыс. Так, по крайней мере, показывают 11 французов, захваченных казаками на фуражировке. Есть и кавалерия — до 3 тыс.
Князь немедленно распорядился сосредоточением войск наших у Бурлюка на отличной позиции. Мой полк получил приказание выступить 2-го числа после обеда, а на другой день к полудню я был уже на месте, сделав более 40 верст; большую часть ночи шел сильный дождь. Теперь здесь находится 39 батальонов пехоты, 16
До сих пор неприятели ничего не предпринимали, мы так же, ибо занимаем отличную оборонительную позицию».{747}
Московский пехотный полк стал последней русской воинской частью, прибывшей на Альминскую позицию. С этим же известием был отправлен тот же фельдъегерь в Аргин, (в 45 верстах от Керчи), где находились 1-й и 2-й батальоны Московского пехотного полка, и прибыл туда уже 4 (16) сентября в восемь часов вечера. Командир полка, задержанный хозяйственными распоряжениями, выслал эти батальоны не прежде трех или четырех часов пополудни следующего дня, потому Московский полк, пройдя в шестьдесят пять часов более 150 верст, успел присоединиться к прочим войскам князя Меншикова, стоявшим на Алме, 8 (20) числа лишь к восьми часам утра перед самым сражением.
Когда мы пытаемся представить облик русского пехотинца в сражении на Альме, то чаще всего представляем его в кожаной каске образца 1844 года или бескозырке. Но в этот день все с удивлением смотрели на московцев, уж больно неожиданным и непривычным казался их облик. Только два полка в русской армии имели такие оригинальные головные уборы. Такой тип головного убора являлся особенностью Московского и Бутырского пехотных полков стоявших, на Кубани и Черноморском побережье в 1854 г. Он был разработан наказным атаманом Донского войска генерал-адъютантом М.Г. Хомутовым и командиром Бутырского пехотного полка полковником Д.П. Федоровым. По воспоминаниям современников, он представлял собой «что-то среднее между австрийским кепи и прежним кивером», высокую фуражку «гречневиком» (в красном или белом чехле), к которому вместо козырька пришили большую солдатскую подошву (коричневой кожи) с целью предохранять голову от солнечного удара при сильной жаре. Об этом головном уборе отзывались противоречиво. Одни называли ее нелепой и некрасивой, тяжелой, давящей на голову, другие считали, что шапки «придавали людям бодрый вид».{748}
Сама бригада выглядела отлично от остальных пехотных бригад русской армии. Во всем чувствовалось влияние Черноморской линии и Кавказа.
«Бригада эта представляла новое зрелище глазам, привыкшим к нашему фронту, — люди были без касок, без ранцев и без портупей, …через плечо перевязь с сумой, при ней манерка и сухарный мешок, плащовый ремень вместо пояса и под полами шинели еще мешок, а у иного два, с туалетными вещами, у иных притом где-нибудь на виду заткнута ложка. Если бы еще круглая подстриженная борода, всё обременительное солдату для красоты и в ущерб удобства исчезло бы. Любо было смотреть на этих развязных молодцов: человек только тогда может быть похож на бойца, когда он не похож на куклу.
Наш солдат снаряжен, разумеется, недурно и хорошо на походе, особенно в военное время, когда многое из его наряда просто теряется: крючки, пригонка амуниции, ламзан, а туалетные вещи без церемонии выкидываются как ни к чему — кроме инспекторского смотра — негодные. Но все-таки много еще обременительного без нужды остается на нем даже в разгар кампании, когда уже никому не придет охота наблюдать за треничками и ремешками. Деревянный воротник, целое партище пуговок, ничего не застегивающих, давящий и парящий голову убор — такие вещи, которые и кинуть нельзя, хоть бы и не грех. Да, наконец, и пресловутый кормилец, или дом солдатский — ранец, заклейменный всеклеймящим учебно-карабинерным язычищем
Однако не нужно быть ни медиком, ни механиком, чтобы понять, что сосредоточение тяжести нездорово человеку и вредно механизму его, если даже считать его машиной, и что размещение ее по частям в обоих смыслах очень удобно. Пример — дивизия Хомутова».{749}
Если уж совсем быть справедливым, то дело не только в Хомутове. Кавказские войска и их начальники всегда отличались тягой к практичности в ущерб парадности. Еще до Крымской войны князь Воронцов заменял у солдат мундиры полукафтанами с поясами, киверы — меховыми шапками, ременные перевязи — легкими сумками, короткие полусапоги — длинными сапогами, вводил полушубки.{750}
Но было одно из военных формирований, прибывшее в Крым накануне Альминского сражения, о котором многие исследователи не говорят, хотя его появление стало одной из новых страниц в русской военной истории. Генерал-адьютант А.С. Меншиков стал инициатором использования ракетного оружия и по его просьбе в мае 1854 г. в Севастополь были отправлены 600 двухдюймовых ракет. С этой партией ракет в Севастополь поехали гвардейской конной артиллерии поручик Щербачёв. а также фейерверкер и четыре рядовых, ознакомленных с действием и употреблением нового оружия. Восемь ракетных станков с удлиненными (до 7 футов) пусковыми трубами для повышения точности полета снарядов были отправлены в Севастополь позднее.
Пока поручик Щербачёв, прибывший с партией ракет в Севастополь только 1 сентября, разыскивал Главную квартиру (штаб Южной армии), ракеты без приемки были сложены в городе в одном из сараев, принадлежавших севастопольского артиллерийскому гарнизону. При одном из обстрелов Севастополя неприятелем поручик Щербачёв был контужен и отправлен в лазарет. Ракетная команда и ракеты оставались «беспризорными» до августа 1855 г.{751}
«…По сделании неприятелем десанта в Крым армия князя Меншикова в 8 часов утра 2 сентября была уже на Альме, за исключением Московского пехотного полка, два батальона которого прибыли на позицию только за два часа до боя».{752}
За сутки до сражения князь Меншиков посетил имение помещицы Анастасьевой в Бурлюке. Осмотрев аул, князь приказал готовить его к поджогу, а хозяйке рекомендовал покинуть свои дом.{753}
Продовольствие войск
Каким бы выносливым и неприхотливым ни был русский солдат, все эти качества ровным счетом ничего не значили без соответствующего материального и продовольственного снабжения. Как вспоминали современники николаевской эпохи: «…он выше всего ставил улучшение своего материального быта. Старый солдат хотя и распевал песни, которые ему сулили нереальные блага, как, например: «Богу храбрые угодны, — им награда в небесах», на самом же деле всегда предпочитал, чтобы ему не сулили журавля в небе, а дали бы синицу в руки».{754}
Это значило, что отныне многое зависело от расторопности тыловых служб. Положение со снабжением русской армии в Крыму стало заложником ситуации, сложившейся на юге России в 1853–1854 гг. Главная особенность кампании была в том, что со времен Петра I враг впервые ступил на землю России после 1812 г.
Много проблем получило командование после вывода войск из Придунайских княжеств, когда неожиданно «…театр войны перенесся вдруг за 1000 верст». В первый период организация тыла считалась удовлетворительной и «…во всех этих движениях, назад и вперед, войска везде продовольствовались от интендантства, и ни одного раза не получали провианта от жителей, но всегда из магазинов».{755}