Вторжение
Шрифт:
Когда вышедший на берег капитан 1-го ранга Драммонд в компании Кинглейка и нескольких морских офицеров подошел к захваченному обозу он застал там английских пехотинцев, уплетавших сочные трофеи, и русского мальчишку-обозника с простреленной ногой. Чья пуля в него попала, английская или русская, никто не мог сказать точно.{882} Подполковник Лайсонс приказал полковому хирургу оказать раненому первую помощь.{883}
К полудню большая часть французской армии и британских Легкой и 1-й дивизий находилась на берегу. Впервые в ходе десанта, а вероятно, и в мировой военной истории была успешно применена полевая проводная связь — подразделение телеграфистов лейтенанта корпуса королевских инженеров Тисдейла развернуло на крымском берегу станцию, обеспечившую надежную связь с флагманским кораблем.{884}
Если у французов все обстояло более-менее
К слову сказать, аналогичные претензии можно предъявлять не только к лорду Раглану. Из всех английских дивизионных командиров опыт командования в боевых условиях подразделениями более батальона имели только двое…{885} Для сравнения: у французов боевой опыт имели многие офицеры батальонного, полкового, бригадного и дивизионного звеньев и даже некоторые командиры рот.
Хотя болезни, казалось, притихли, многие британские солдаты, высаживавшиеся на берег Крыма, продолжали в большинстве своем страдать от последствий заболеваний холерой или дизентерией. Скоро безнадежно больных стало столько, что потребовалось принимать меры к их отправке назад в Болгарию и Турцию, где предусмотрительно были построены госпитальные бараки. Вновь по морской глади засновали катера: начались обратная погрузка всех больных на транспорт «Кенгуру» и отправка в Скутари. В их числе был и наш знакомый — капитан Стрелковой бригады Максимилиан Хаммонд. Холера свалила его перед самой высадкой и, обессиленный, он даже не смог покинуть корабль.{886}
Нужно сказать, что слепая забота командования о минимизации носимого имущества британскими солдатами обернулась в первую же ночь обратной стороной и стоила жизни не одному из них. Менее цивилизованные турки и те понимали, что часто жизнь и здоровье военнослужащего зависит от слоя тонкой ткани над головой. «Малейший навес может оказаться неоценимым для спящего человека. Тонкий слой марли между ним и ночным звездным небом может стать границей между здоровьем и болезнью».{887} Их солдаты и офицеры больше других понимали, что отправляются не на пикник. Турецкие офицеры знали, что во время боевых действий у них нет ни отпусков, ни выходных.{888} Каждый солдат нес с собой не только палатку (ее, кстати, нес и каждый офицер), но и всё необходимое для приготовления горячей пищи в самых неблагоприятных условиях. Хотя запасов пищи у них было мало, помогал отмечаемый даже скупыми на похвалы англичанами традиционный турецкий аскетизм, стойкость и умение достаточно спокойно переносить самые невыносимые условия.{889} Но в отношении к туркам понятие «малый» не означает «плохой». Продуктов было немного, но они были разнообразны, что позволяло готовить вкусно и качественно.{890} Питание организовывалось группами (так называемыми караванами) из 10 солдат и одного капрала. Традиционно у них был большой запас пресной воды. Этот самый минимальный запас позволил туркам отметить высадку. К зависти англичан, турецкие солдаты, едва высадившись, с восточной неторопливостью приготовили себе пусть скромный, но завтрак, а ветер донес к союзникам запах свежесваренного кофе.
Действительно, по сравнению с французами и тем более с турками английские офицеры выглядели настоящими нищими. Не в смысле финансовом, тут им равных не было. Но в ходе боевых действий деньги если и нужны, то лишь для того, чтобы развести с помощью ассигнаций костер.
Кажется, эти наивные действительно были так уверены в мощи армии и флота ее величества, что девиз «Севастополь — за неделю!» казался им реальностью. Большинство английских офицеров имели с собой флягу со спиртным напитком, холодное оружие, револьвер (или ударный пистолет) и пальто. Хиггинсон пишет, что сабля была единственным, чем он был вооружен.{891} Кроме этого, каждый взял минимально необходимое имущество для ухода за одеждой, снаряжением и оружием. Как и солдаты, они имели при себе запас соленого мяса и бисквитов на три дня.{892}
Боезапас солдата включал 50 или 60 патронов (в зависимости от типа оружия). Это был весь наличный боезапас экспедиционных сил — патронные ящики выгружались в Евпатории, там же находились полковые чиновники с некоторым числом солдат от каждого батальона. К поясному
177
Кивер Альберта — головной убор английской пехоты образца 1844 г. Носился во всех полках, кроме гвардии и горцев. Назван по имени принца Альберта — мужа королевы Виктории, разработавшего его. Интересно, что самые неприспособленные к войне головные уборы — русская каска и английский кивер — были приняты в один год.
Государственным деятелем муж королевы Виктории, может быть, был и не самым плохим, но что касается его деятельности по реформированию военной формы, то тут он оказался ничуть не лучше нещадно критикуемого Николая I. Кроме неудобного кивера, он одел тяжелую кавалерию в 1842 г. в неудобные каски, скопированные им по примеру пруссаков с русских.{895} И то, и другое было вызвано желанием его придать английской армии европейский облик.
Все вещи были собраны в пак, который солдаты несли в руке. Мы помним, что ранцы, оставленные на кораблях, англичане назвали большой ошибкой. И дело было даже не в том, что их содержимое разворовали славные наследники Нельсона. Ранец в той или иной степени предохранял вещи от промокания. Когда полил дождь, то всё, что было в пакете, быстро промокло и в результате, например, офицеры 63-го полка прятались под совершенно мокрым и протекающим навесом из вонючих одеял.
<…отсутствует с. 257…>
Россия выглядела для высадившихся врагов бескрайней степью с солеными озерами и лежавшей в пяти милях деревней. Обозревавший горизонт на юго-восток почти на двадцать миль лейтенант Ванделир с грустью констатировал: «Я никогда не видел более неинтересной страны».{896}
Действительно, на туристический круиз это было не похоже. Первая ночь на крымском побережье доставила мало приятного утомленным морским переходом и продолжающимися болезнями союзникам. Крым встретил их проливным дождем, длившимся до утра. Капрал Тимоти Гоуинг из 7-го Королевского фузилерного полка с горечью констатировал: «…Тысячи сынов Британии, которые прибыли, чтобы сражаться за королеву, были брошены на берегу без всякого убежища.
Вначале высадили пехоту с несколькими орудиями; но, как ни прискорбно, для армии, находящейся на вражеской территории, у нас был предельно жалкий вид. Палаток не было; у офицеров не было лошадей, только несколько вьючных пони; спальня и столовая сэра Дж. Брауна находились под орудийным лафетом. Но даже в этом ужасном положении нам можно было позавидовать, ведь мы, пусть и продрогшие до костей, были все-таки на твердой земле; а шлюпки с морскими пехотинцами и матросами тащили к берегу огромные плоты с лошадьми, орудиями и артиллерийскими расчетами. Начинался шторм; волны, черные, как ночь, подымались все выше, и встревоженные лошади лягались и брыкались. Несколько несчастных утонуло, когда плот перевернуло волной почти у самого берега; впрочем, мы не видели, как море всей силой обрушивалось на песчаный берег. Мы торопливо разводили костры из обломков шлюпок и плотов».{897}
Нечто аналогичное вспоминал и рядовой Дональд Камерон из 93-го Шотландского полка Аграйл и Сазерленда, которому пришлось спать, «…используя траву в качестве подстилки и камни вместо подушки».{898}
Наступившее долгожданное утро не добавило положительных эмоций. Настроение солдат было более чем минорным. «…Это было такой горестной сценой, что ни у кого даже не было желания говорить. Слой грязи, висевший на наших брюках выше лодыжек, делал нас похожими на только что ловивших рыбу в море, и на обширной равнине, насколько хватало глаз, не было топлива, и это была самая дикая местность, которую мне приходилось когда-либо видеть. Моя алая, вышитая золотом жакетка, которую я надел вчера утром, и стоившая мне двадцать гиней, была похожа на неудобную сильно потрепанную ночную сорочку…».{899}