Вторжение
Шрифт:
Поручик выдыхает воздух, который мгновенно становится белым паром на морозе. Один час интенсивной стрельбы, думает он, а у меня на третьем орудии гидропневматический накатник барахлит, на одном тормозе отката долго не продержишься.
— Бакунин! Эй! Бакунин! А ну подь сюды! — кричит он и к нему тотчас подскакивает невысокий и смуглый татарин с тонкими усиками, козыряет. Маресьев автоматически отмечает, что пошива у Бакуина серая, а пояс затянут далеко не по-уставному, ослаблен и болтается едва ли не на мудях. Дождется у него Бакунин, направит он его на гауптвахту. Но сейчас не время к такому придираться, сейчас важнее дело, а это потом. Если потом будет.
— Вашблагородие! — выпаливает татарин: — канонир Бакунин по вашему
— Что там с накатником на третьем? — спрашивает у него поручик и морщится, потирая руку, болит, зараза. Все-таки потянул себе что-то пока орудие на огневую позицию закатывали.
— Скверно, Вашблагородие! Пяток выстрелов выдержит, а там полетит к такой-то матери. — отвечает тот: — дак нам же говорили, что в починку отправят на днях. С такого орудия стрелять — это как в карты с чертом играть, то ли куда надо улетит, то ли ствол назад вылетит и все. Хана.
— У нас ровно час. — говорит поручик: — с десяти до одиннадцати. По нормативу один выстрел из орудия в четыре минуты. Это пятнадцать выстрелов с каждого орудия за час.
— Так мы с других орудий можем и почаще стрелять. Но вот с третьего… оно же как назад вылетит, так поубивает ребят.
— По третьему орудию… — поручик смотрит на свою батарею. Канониры начал выгрузку снарядов и складирование их у орудий, так, чтобы было удобно подхватывать и заряжать. Он смотрит на третье орудие, ничем не выделяющееся от других. Так же стоит, задрав хобот 105-миллиметрового ствола в небо, так же суетятся у него канониры, Морозов устанавливает прицел и наводится по ориентирам, остальные складывают снаряды неподалеку.
И сделать ничего не сделаешь, думает поручик, по уму нельзя из третьего орудия огонь вести, если и гидропневматический накатник, и гидравлический тормоз отката из строя выйдут, так, чего доброго, действительно ствол оторвет, и он назад отлетит, здоровенная железяка под пару тонн весом. Кто на дороге попадется — зашибет насмерть. Но и совсем не вести огонь из него — значит на одну четверть огневую мощь всей батареи снизить. А у них, у артиллерии всего один час будет, всего пятнадцать снарядов с орудия. Если очень постараться — то можно и двадцать сделать… если очень постараться. Снаряды поудобнее сложить, чтобы не поднимать их снизу, а сразу на руки перехватывать… назад во время выстрела не отбегать, а в сторону подаваться, чтобы отбегающий казенной частью не зашибло. Просто в сторону подался и все… опасно, очень опасно, но экономит секунды. И если перераспределить расчет от третьего орудия… нет, все равно получается меньше.
— На третье орудие я сам встану, — говорит поручик: — двух заряжающих и канонира оттуда тебе отправлю, ты их по остальным орудиям распредели.
— Слушаюсь, Вашблагородие! — козыряет Бакунин и тут же убегает к своим подопечным. Поручик же идет к третьему орудию.
— Со мной останутся двое, — говорит он: — Морозов и Вагин. Остальные — к Бакунину, он вас по расчетам распределит. Исполнять! — он дожидается, пока двое заряжающих и один канонир — отбывают и поворачивается к двум оставшимся. Оглядывает их. Морозов — здоровенный детина. Косая сажень в плечах, румянец на лице, сдвинутая набок шапка и пар изо рта. Вагин — невысокий, темный лицом, уши лопухами торчат в стороны.
— На орудии неисправен накатник. — говорит поручик: — это значит, что ствол может оторваться к чертям. А может и не оторваться, может на тормозе отката продержаться. Чтобы вас не зашибло насмерть — после того, как зарядили снаряд — отбегаете не назад, а вперед. Снаряд летит вперед, а ствол, если оторвется — назад. Ясно?
— А как же вы, Вашблагородие? — гудит Морозов: — вы же за спуск дергать будете, вам все равно придется сзади стоять.
— … — поручик смотрит на румяное лицо Морозова и сдерживается. Потому что сперва ему хочется сказать «а твое какое собачье дело, канонир Морозов?» или там просто «исполняйте приказание канонир Морозов, звездеть команды
— Да уж бог не выдаст, свинья не съест, — говорит он: — авось пронесет. Оно, даже если и отлетит, то в сторону может пойти. Или еще куда. А то и вовсе выдержит. Все-таки на Путиловском заводе сделали, чай не французская техника, а наша. Все, хватит лясы точить, складывайте снаряды возле лафета, опять-таки не сбоку, а сзади.
— Разрешите исполнять, Вашблагородие? — спрашивает здоровяк Морозов, он кивает, и канониры трусцой бегут к зарядным ящикам на колесах. Распрягают лошадей, открывают крышки зарядных сундуков.
Поручик переводит взгляд на сизо-серую тушу орудия, стоящего с раскинутыми в стороны станинами и задранным в небо массивным стволом. Канониры уже установили прицел, вернее — перископическую панораму для ведения огня с закрытых позиций, выставили углы на угломере в тысячных градуса, осталось только выверить его по ориентирам, проверить все за ними, хотя он и уверен в сових людях, но все же. Время еще есть, и он лезет в карман за портсигаром. Открывает его и взгляд цепляется за небольшую черно-белую фотографию, прикрепленную изнутри на верхней крышке. Легкая улыбка на губах, короткие волосы, убранные под шляпку, белая сорочка и строгий женский сюртук. На этой фотографии его Сашенька выглядела словно девица из благородной семьи, выпускница Академии, какая-нибудь магичка Высокого Рода. И что она в нем нашла? Она — такая возвышенная, утонченная и он — обычный поручик от артиллерии, даже часть у него не гвардейская.
Сашенька, подумал он, а ведь с момента свадьбы уже полгода как прошло, а он все больше и больше в нее влюбляется. Она уехала к маме в Ростов и это просто прекрасно, потому что их гарнизон совсем близко от эпицентра, много семей военнослужащих были эвакуированы в спешном порядке и где они сейчас, как устроен их быт — никто пока не знал. А Сашенька в Ростове у мамы, и пусть он никогда особо не жаловал Елизавету Никаноровну, сейчас это было как нельзя более к месту. Подальше от всего этого. Он бросает взгляд на заснеженное поле, на сгоревшие остатки деревенских изб, на тела, раскиданные неподалеку. Ближе к орудию — лежит ничком, уткнувшись лицом вниз женщина в простом зипуне и платке на голове. Ее спину перечеркивает темный крест разреза, в разрезе — белеют ребра. Своим телом женщина закрывает небольшой сверток. Ребенок. Его не задел разрез, он умер уже позже — замерз.
Чуть дальше — мужчина, в одной рубашке, которая когда-то была белой. Он умер лицом к врагу, раскинув руки, пытаясь защитить. От его лица осталась невнятная каша красного и белого, плоти и костей. Дальше к деревне — снова тела, еще и еще.
Он достает из портсигара папиросу, стучит ею по крышке, сбивая табак поплотней, прячет портсигар в карман и прикуривает от бензиновой зажигалки. Хорошо, что Сашенька у мамы в Ростове она давно хотела домой съездить. Он затягивается и табачный дым дерет ему глотку, надо было не «Тройку» брать и не «Тары-бары», а хотя бы «Самсон» или там «Рекорд», все ж качеством повыше. Не «Герцеговина Флор», конечно, не фабрика «Саатчи и Мангуби», но хоть глотку так драть не будет. При мысли о том, что его последней папиросой будет дешевая «Тройка», двадцать штук по пять копеек — ему стало немного неуютно. Он бросает быстрый взгляд на сизо-серую сталь орудия. Сколько выстрелов оно выдержит? Пять? Десять? Все двадцать? Или оторвет накатник к черту после первого же? Сейчас ему хотелось, чтобы оно развалилось прямо на глазах, чтобы нашлось что-нибудь ужасное, чтобы заклинило поршневой затвор, чтобы раковина в стволе появилась, чтобы можно было не вести огонь с изношенным накатником. Никто же и не узнает, думает он, никто его не обвинит. Нельзя вести огонь из орудия, если гидропневматика накатника барахлит, может вырвать ствол с салазок люльки. Но может и не вырвать, вели так огонь и не раз, рискованно, нарушает инструкцию, но если очень нужно, то…