Вуаль из солнечных лучей

Вербинина Валерия

– Второй год, госпожа баронесса.

– Полагаю, вы мечтали о большем, чем сопровождать кого-то на вокзал, – заметила баронесса Корф, испытующе глядя на своего гостя.

Молодой человек смущенно улыбнулся.

– О сударыня, я, конечно… С другой стороны, никогда нельзя знать наверняка, где понадобится твое содействие… Я прекрасно сознаю, что у меня еще мало опыта для того, чтобы выполнять серьезные поручения…

– Вы давно знаете Сергея Васильевича?

– Нет, госпожа баронесса. Я впервые услышал

о нем от господина Осетрова.

– Он был сильно недоволен тем, что господин Ломов пропустил поезд и остался в Париже?

– Я бы сказал, что господина Осетрова не волновал пропущенный поезд, – медленно проговорил Елагин, глядя на Амалию. – Куда больше его рассердило то, что он назвал самоуправством.

– То, что Сергей Васильевич стал расследовать гибель полковника?

– Да. Господин Осетров написал ему письмо – довольно резкое, насколько я могу судить.

– Откуда вам это известно?

– Господин Осетров поручил мне доставить его послание господину Ломову.

Ой, как интересно. А ведь Осетров не упоминал ни о каком послании, только о том, что Елагин сопровождал Ломова на Северный вокзал.

– И вы доставили письмо Сергею Васильевичу? – спросила Амалия.

– Да.

– И тогда же познакомились с ним, верно?

– Да.

– Когда это было?

– Дайте-ка подумать… Да, точно, в пятницу. За день до отхода Северного экспресса, на который Сергей Васильевич все-таки сел.

– Скажите, Виктор Иванович, какое он на вас произвел впечатление, когда вы впервые его увидели?

Елагин замялся.

– Сергей Васильевич – очень своеобразный человек, – проговорил он наконец.

– Неужели он обругал Осетрова?

– Э-э… Боюсь, сударыня, я не могу этого повторить, – ответил молодой человек, краснея. – Сергей Васильевич прочитал вслух несколько фраз из письма… вот откуда мне известно, что оно было довольно резким. А потом господин Ломов…

– Полагаю, он сказал, что господин Осетров может подтереться своим письмом, – заметила Амалия. – Или сделать с ним что-нибудь похуже…

Елагин издал горлом какой-то булькающий звук и уставился на собеседницу, не веря своим ушам.

– Было такое? Ну же, Виктор Иванович…

– Было, – выдавил из себя молодой человек.

– Как Сергей Васильевич держал себя во время вашей первой встречи?

– Боюсь, мне не с чем сравнивать, сударыня. Я ведь не имел чести знать его прежде.

– Может быть, он производил впечатление человека, который опасается кого-то или чего-то?

– По-моему, – сказал Елагин после паузы, – Сергей Васильевич вообще никого не опасался. По крайней мере, он производил именно такое впечатление.

– Он жил в гостинице «Нева» на улице Монсиньи. Когда вы приходили к нему и когда уходили, вы не обратили внимания, может быть, кто-то наблюдал за его номером? Или просто околачивался поблизости?

– Я

уже думал об этом. Но нет, я ничего такого не заметил.

– В разговоре Сергей Васильевич упоминал о полковнике Уортингтоне? Говорил о дуэли, о том, что с ней что-то не так?

– Нет, сударыня. Вообще наша беседа получилась короткой. Я представился и передал ему письмо. Он прочитал его, некоторые фразы повторил вслух, потом… потом грубо сказал, что господин Осетров может сделать со своим письмом. «Передай этому любителю просиживать штаны в уютном кабинете, – сказал мне господин Ломов напоследок, – что я ему не подчиняюсь и чихать хотел на его указивки».

– Узнаю стиль Сергея Васильевича, – пробормотала Амалия. – Не указания, а именно указивки… Что было дальше?

– Дальше, сударыня, я откланялся и ушел. По правде говоря, оказавшись за дверью, я вздохнул с облегчением. Не сочтите за дерзость, но…

– Я вполне вас понимаю, – успокоила собеседника Амалия. – Когда господин Осетров известил вас, что вы должны будете сопровождать Сергея Васильевича на Северный вокзал, вы, вероятно, не испытали особого восторга?

– Боюсь, что нет.

– Каким вам показался Сергей Васильевич в вашу вторую встречу?

– Таким же, как и в первую. Он абсолютно не производил впечатления человека, который чего-то опасается или боится. Я имел несчастье сказать ему, что мне нравится Париж и я нахожу Эйфелеву башню смелым творением. Сергей Васильевич возразил, что Париж – та же деревня и что значение Эйфелевой башни – отвлекать людей от их забот. По-моему, ему просто нравилось мне противоречить. Не думаю, чтобы он воспринимал меня всерьез.

Как Осетров охарактеризовал Елагина – трезвомыслящий? Действительно, весьма трезвомыслящий молодой человек. Амалия взглянула на собеседника с невольным одобрением.

– Вы ехали в наемном экипаже? – спросила она.

– Да.

– У вас не возникло впечатления, что за вами кто-то следил?

– Нет.

– А у Сергея Васильевича?

– По-моему, нет. Я хочу сказать, если бы он заметил слежку, он бы насторожился, верно? И я бы это заметил.

– Но вы ничего не заметили?

– Нет. По-моему, он был рад, что вскоре вернется в Петербург. И он выглядел и вел себя абсолютно естественно.

Амалия задумалась, машинально мешая ложечкой остывший чай. Ну и что такого особенного она узнала, настояв на беседе с Елагиным? Что Осетров был недоволен, что он прислал Сергею Васильевичу резкое письмо и что Виктор Иванович не заметил абсолютно ничего подозрительного или угрожающего.

– Вы остались на перроне до отхода поезда? – спросила она.

– Согласно полученным мной от господина Осетрова инструкциям. Я ведь должен был убедиться, что господин Ломов… э… словом, что ему не взбредет в голову покинуть поезд.