Вулкан жив
Шрифт:
— Вулкан, нет.
Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.
Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.
— Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.
Я сильнее сжал копье.
— Но он перерезал их.
— Не убивай его, Вулкан.
Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен
Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.
Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время — ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.
— Сын мой, ты не должен его убивать.
— Он это заслужил! — зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.
— Вулкан, пожалуйста, не убивай его.
— Отец!
Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.
— Брат… — сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.
Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.
Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.
Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.
Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.
Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.
Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле — его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета — мои вытравленные на коже предбоевые клятвы — выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.
А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.
Феррус смотрел на меня из теней своими мертвыми, мерцающими, как опалы, глазами.
— Ты
— Почему? — у Ферруса всегда был хриплый голос, но сейчас ужасная рана на шее сделала его еще более скрежещущим. — Ты винишь себя, брат?
Его слова звучали так похоже на обвинение, что я повернулся и взглянул на него. Он действительно был призраком, тенью, поблекшим подобием Ферруса Мануса, облаченным в доспехи моего мертвого брата.
— Где мы? — спросил я, проигнорировав вопрос.
— А ты как думаешь?
— На Исстване.
Феррус кивнул:
— Мы с тобой так его и не покинули.
— Не пытайся выдать себя за него, — сказал я.
Феррус развел руками и оглянулся по сторонам, будто ища там ответы.
— А кто же я еще? Думаешь, тебе станет проще заглушить вину, если убедишь себя, что я — не проявление его сущности? Знаешь, где сейчас мое тело? Лежит, обезглавленное, в пустыне черного песка, медленно гниет в замаранном кровью доспехе. Не помню, чтобы в мою честь воздвигали статуи в таком образе.
Мне начинали надоедать эти потоки нелепицы. Все это было недостойно меня, недостойно Ферруса, и мне казалось, что я порочу память о нем уже тем, что слушаю призрака.
— Что ты за создание? Ибо ты не Феррус Манус.
Он засмеялся. Это был неприятный звук, похожий на карканье вороны.
— Я думал, я твой брат. Разве не так ты меня называл? Неужели меня так быстро забыли после смерти?
Феррус — или существо, носившее его плоть и доспехи, как человек носит плащ, — изобразил разочарованность.
Меня это не убедило.
— Феррус был благородным воином, хорошим и честным человеком. Он был сталью, он был железом, и я никогда его не забуду. Никогда.
— Однако же ты позволил мне умереть.
Вина ранила сильнее любого меча, и, пронзив мое измученное сердце, она заставила меня покачнуться, но я все же выпрямился.
— Я ничего не мог сделать. Никто из нас не мог ничего сделать.
— «Из нас»? — переспросил он, и внезапное озарение осветило его лицо. — А, ты про Коракса. Хочешь возложить на него часть своей вины? — прояснившись на мгновение, его лицо вдруг снова помрачнело, и Феррус медленно покачал головой. — Нет. Она твоя, Вулкан. Ты совершил ошибку. Ты подвел меня, а не Коракс.
Я отвернулся, хотя слова призрака ранили меня, пусть и не оставляя видимых следов.
— Ты не настоящий, брат. Ты лишь плод моего воображения, порождение моей совести…
— Вина! Я — твоя воплотившаяся вина, Вулкан. Ты не можешь избавиться от меня, потому что я живу в тебе.
Стараясь не слушать, я принялся изучать камеру. Она была круглой, выстроенной из толстого металла, который я не смог бы пробить голыми кулаками. Но ее стены делились на секции, на что указывали линии сварки, немного выступающие на поверхностью. Пятьдесят метров вверх. Я не мог подпрыгнуть на такую высоту, но, возможно, сумею на нее вскарабкаться. Вместе с ясностью сознания ко мне вернулась и способность планировать. Я воспользовался ей, продумывая, как сбежать.