Вулканы, любовь и прочие бедствия
Шрифт:
Стефаун покашливает, делает снисходительное выражение лица; его безумно дорогой костюм казался бы здесь, в этом неотделанном координационном центре, смешным, если б он не носил его с такой искренней уверенностью, как кот свою шкуру.
— Министерство полагает само собой разумеющимся, чтобы в собрании участвовал его представитель, ведь проблема затрагивает широкие общественные интересы, подпадающие под нашу сферу ответственности. А турбизнесу необходимо присутствовать в совете потому, что в регионе, где происходит стихийное
— Мы все еще крупнейшая в стране отрасль, — произносит Сигрид Марья, бросая на меня колючий взгляд из-под выщипанных бровей.
— Лучше было бы пригласить представителей Центра энергетики и Комитета по окружающей среде или местных комитетов гражданской обороны из этого региона. Мы должны давать рекомендации, основанные на научных фактах и общественной безопасности, а не политических или финансовых интересах. Такой метод работы противоречит испытанной практике сотрудничества ученых и службы гражданской обороны. Старый Научный совет всегда действовал весьма эффективно.
— Никто и не заставляет вас участвовать, — говорит начальник полиции, глядя на меня полузакрытыми глазами. — Вас назначил университет, и, конечно, вы вольны отказаться от этого назначения, если считаете его ниже своего достоинства. То же относится и к вам. — Он переводит взгляд на Юлиуса. — Всегда можно найти кого-нибудь еще.
— Даже не думайте, — отвечает Юлиус. — Если вдруг эта секта возьмет абсолютную власть в вопросах реагирования на стихийные бедствия, будет хорошо нам с Анной остаться в ее составе. — Он смотрит на меня: — Не смей выходить из совета!
Конечно, не выйду. Я добросовестно исполняю свои обязанности, присутствую на заседаниях нового Научного совета, отказываюсь приглашать ученых из старого, чтобы они оценили положение, а ведь вместо этого могла бы сосредоточиться на исследовании сил, пробудившихся под Рейкьянесом. На заседания совета консультантов ходит все меньше и меньше народу, они кажутся всем бесполезными: «Ты же все равно выносишь на Научный совет только ту информацию, какую тебе заблагорассудится, — говорит Йоуханнес. — Все всегда лучше знаешь. Правда ведь, малышка Анна?»
Не могу спать. Две ночи в нашем красивом дачном домике на Гримснесе должны были позволить мне отдохнуть и восстановиться, но заснуть не удается. Я лежу рядом с мужем, а внутри меня распирает от мыслей, я прислушиваюсь к телефону, так и неймется посмотреть последние данные Метеоцентра по подземным толчкам. Да и серенады, которые выводят белой майской ночью дрозды, тоже не способствуют сну.
— Надо бы нам кошку завести, чтобы эти горлопаны заткнулись, — ворчу я воскресным утром, и ответом мне служит радостный крик Салки: «Ура, мы кошку заведем!»
— Постарайся все-таки расслабиться, — говорит муж. — Ты у меня под боком всю ночь ерзаешь, и каждый раз, когда я просыпаюсь, вижу, как ты пялишься в потолок, будто ждешь чего-то ужасного.
— Тогда, если что-нибудь случится, не проснусь, — отвечаю я, ополаскивая кофейную чашку в раковине. — Я возвращаюсь в город, тут никакого толку нет.
Салка остается с отцом, солнце и свежий воздух не повредят ей после сидения в четырех стенах всю пепельную весну. У них есть интернет, большие запасы еды и препаратов от аллергии, так что цветущие березы не должны ее беспокоить. И все же меня отчаянно гложет совесть, что вот так бросаю их; ее я обнимаю, его целую в щеку, обещаю в конце недели забрать обоих.
Еду прямиком домой: невыспавшаяся, злая и совершенно не готовая обнаружить у себя открытой входную дверь и внутри нечто похожее на следы бурной вечеринки. Столы заставлены стаканами, бутылками и пивными банками, в кухне коробки из-под пиццы, на полу чипсы, а мой сын спит на диване в гостиной, обнимая молодую женщину.
— Эрн Эгмюнд Кристинссон! — произношу я, и он резко вскакивает с дивана.
— Мама? Ты уже вернулась? А… ну… я думал, вы подольше там останетесь.
— Что тут стряслось? — спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.
— Ко мне друзья приходили… Я собирался все прибрать до вашего возвращения. Мама, это Лив, — говорит он, шаря рукой в поисках трусов и тыча в сторону девушки, которая поскорее спешит одеться.
— Привет, — произносит она, пытаясь улыбнуться.
Она симпатичная, с короткими светлыми волосами, в ноздре у нее колечко и в пупке украшение, бросающееся в глаза. Я отворачиваюсь.
— Ты о чем думал? Уж из города отъехать нельзя, как ты весь дом разгромить норовишь!
— Ну, мама, дай мне немножко времени, я все приберу.
— Вот и прибирай, — шиплю я и опрометью бросаюсь на нижний этаж.
Там тоже покуролесили: кто-то полежал на нашей с мужем кровати прямо на покрывале ручной работы и оставил на тумбочке пивную бутылку. Я обхожу весь дом, быстро оценивая ситуацию: вроде бы в мой рабочий кабинет не входили, ничего не сломали, не испортили, однако все кажется мне грязным, наш семейный очаг осквернили, во мне кипит гнев, когда я снова топаю в гостиную. За девушкой уже пришло такси, а мой сын вертится вокруг своей оси, всклокоченный, растерянный, как будто не знает, за что ему взяться, — правда, он уже оделся.
— Как ты вообще додумался устроить вечеринку без нашего ведома! — ору я на него. — Вроде бы тебе уже не шестнадцать лет!
— Ну, сорри, это не должно было так получиться, — бормочет он, отодвигая копну темных волос со лба, смотрит на меня своими карими, как у щенка, глазами. — Нас было немного, мы просто хотели пиццы поесть. И я собирался до вашего возвращения прибраться.
— Дело не в том, прибрался ты или нет, дело в доверии. Это наш дом, дом твоей сестренки. Здесь не место пьянству и распущенности.