Введение в чтение Гегеля
Шрифт:
Точно так же «самостоятельность» /«autonomic»/, или свобода [336] человеческого существа связана со смертью. Сказать о каком-то сущем, что оно «самостоятельно», значит сказать, что оно смертно.
Наконец, тот же самый фрагмент заключает в себе идею посмертной исторической жизни человека в этом мире. В смерти и смертью /dans et par/ люди разлучаются и окончательно уничтожаются; но по-человечески они продолжают жить и по-прежнему неразлучны «социально» в детях и благодаря своим детям /dans et par/ (благодаря, как мы увидим позже, воспитанию и исторической преемственности). В ребенке скрыта и предположена смерть родителей; но вопреки разделяющему их «отрицанию» в череде поколений есть и «тождество». А это и есть то, что называют Историей. Или, если угодно, это — «тотальное», «синтетическое»
336
Автономия, этимологически «самозаконность» не обязательно в том смысле, что человек сам себе знает закон, он дает его себе, когда признает его законом (прим. перев.).
Итак, все основные мотивы гегелевской философии смерти обнаруживаются уже в его первых работах. И все они воспроизводятся, уточняются, развиваются в более поздних произведениях.
О сущностном различии смерти человека, каковая есть смерть в собственном смысле слова, и смерти-распада просто живого Гегель снова говорит во «Введении» к «Феноменологии духа».
Он пишет (р. 69, 12—16-я строки /с. 45, 5—1-я строки снизу/):
«То, что остается в рамках естественной жизни, не в состоянии посредством самого себя выйти за пределы (hinauszugehen) своего непосредственного наличного бытия (Dasein); но оно изгоняется за эти пределы (hinausgetrieben) чем-то иным, и это исторжение (Hinausgerissenwerden) есть его смерть.»
Снова «конец» природного сущего показан как результат действия внешнего закона. Природное сущее по существу является «налично-данным», т. е. «статичным», или «себетождественным»: любое радикальное изменение, не предполагавшееся «развитием» его налично-данной, или прирожденной, «природы», навязывается ему извне и несет гибель. Человек же, напротив, сам по себе может превосходить себя самого, переступая пределы своей «врожденной натуры», но оставаясь при этом самим собой, т. е. человеком. Однако для животного, служащего ему субстратом, это самопревосхож- дение означает смерть. Единственно, что к животному-человеку эта смерть не приходит извне: он сам (как человек) есть причина своей смерти (как животного). И только эта «самозаконная» /«autonome»/, или «произвольная» /«spontanee»/, смерть может быть осознана, а также свободно принята и волима (смертельный риск). И только она является поистине человеческой, очеловечивающей, или антропогенной.
В качестве бытия отрицающего человек мог бы бесконечно превосходить самого себя (оставаясь Человеком и не испытывая нужды становиться «Сверх-человеком»). И только биологическая смерть животного «субстрата» кладет конец человеческому само-превосхождению. Потому-то смерть человека всегда в каком-то смысле преждевременная и насильственная в отличие от «естественной» смерти животного или растения, завершивших свой жизненный цикл. И потому-то человеческое самопревосхождение /transcen- dendance humaine/ может осуществляться как История, История единая и единственная, вопреки (и благодаря) смене поколений, абсолютно отделенных друг от друга в царствах растительном и животном.
Гегель говорит об этом в «Йенских лекциях» за 1803–1804 учебный год (vol. XIX, конец примечания 4):
«Сами индивиды суть, прежде всего, эта наступающая (werdende) смерть, однако в наступлении смерти (Totwerden) они также созерцают становление собственной жизни. Дитя [человеческое] — это не продолжение рода, как у животного, но родители [обретающие в нем взаимное признание…].»
Как мы еще увидим, это само-отрицание, т. е. индивидуальное, свободное и историческое действие, конец которому кладет смерть его животного «субстрата», продолжается, вершится и совершенствуется в ребенке, который воспитывается или творится в качестве человека самим этим действием.
Но человек, не будь он конечным, или смертным, не мог бы сам себя отрицать или сам себя превосходить. Стало быть, человечность человека предполагает конечность животного, в котором он воплощен, а значит, предполагает смерть самого человека. В то же время человек провоцирует смерть животного, превосходя отрицающим действованием свою налично-данную «природу»: в исключительных случаях он подвергает себя смертельному
Гегель так и говорит.
В «Лекциях» 1803–1804 учебного года читаем:
«В той мере, в какой внутри всеобщей системы животное возвышается до той точки, в которой его всеобщая сущность фиксируется в противовес (gegen) отличию [отличающему его от всего того, чем оно не является], существует для самой себя [и] не совпадает с этим отличием, дело идет о болезни, состоящей в том, что животное устремляется за пределы себя самого. [Но] в той мере, в какой оно само по себе не может составить всеобщую сущность, оторвав ее от животности… ему остается только умереть [vol. XIX, р. 174, 28— 35-я строки]. — Болея, животное переступает пределы своей природы; но болезнь животного есть становление духа. В болезни всеобщая сущность… отделена, что… неминуемо кончается смертью [vol. XIX, р. 186, 12—15-я строки и 18-я строка].
Фиксированная всеобщность болезни лишь отменяет бесконечность противостояния (Gegensatzes) и приводит (geht liber) к смерти; всеобщность же духа [напротив] обеспечивает сохранение (bestehen) противостояния в той мере, в какой она снимает (aufgehoben) его в себе самой [vol. XIX, р. 189, 4—7-я строки].»
Болезнь и смерть животного есть лишь неудачная попытка само-превосхождения. Болезнь — это разлад между животным и остальным природным миром; больное животное, так сказать, смещено со своего «естественного места» (то- пос), изъято из hie et nunc, которые определяют его особенности и отличают от всего того, чем оно не является. Но отделить что-то от его hie et nunc, это и значит сделать его всеобщим, превратить в общее понятие /notion general/, или просто понятие /concept/. Но животное абсолютно определено своим топоеом. Сместить животное с этого места — это убить его, обречь на болезнь и смерть. Ибо в отличие от Человека животное не может «само по себе составить всеобщую сущность, оторвав ее от животности»: иными словами, оно не умеет говорить, превращать единичную сущность в понятие, отрывая ее от ее hie et nunc, произносить в мире речи (которые затем с помощью действия превращаются в реальный мир техники и истории). Но и человек может все это делать только лишь потому, что животное, в котором он воплощен, смещается со своего топоса болезнью и смертью.
Болея, животное некоторым образом пытается превзойти свою налично-данную «природу». Попытка не удается, потому что для животного самопревосхождение /transcen- dance/ равнозначно его гибели. Но и Человеку она удается, только если предпринимается, поэтому болезнь, ведущая к смерти животного, есть «становление Духа», или Человека. (Дух, стало быть, это не воплощающийся вечный и совершенный Бог, но больное и смертное животное, превосходящее себя /qui se transcende/ во времени).
Всеобщность, которая обнаруживает себя как болезнь, «фиксирована» /est «fixee»/, т. е. она — не «синтетическая», не тотальная, не диалектическая всеобщность. Она отменяет «противостояние» Единичного и Всеобщего, просто-напро- сто упраздняя единичное животное. Напротив, «всеобщность Духа», та самая, которая проявляется как человеческое существование, сохраняет противостояние Единичного и Всеобщего, «диалектически снимая» эти противоположности, т. е. синтезируя их в тотальной Индивидуальности. Ибо всеобщность речи и разумного действия имеет место внутри и осуществляется через отдельного единичного человека. Но — еще раз подчеркнем это — свободная историческая индивидуальность предполагает противостояние Единичного и Всеобщего, которое обнаруживается в виде болезни и смерти животного, в том числе и животного в Человеке.
Почему Гегель и говорит в «Йенских лекциях» 1805–1806 учебного года (vol. XX, р. 164, 8—9-я строки):
«Животное умирает. [Но] смерть животного — это становление сознания [человеческого].»
Короче, Человек — это смертельный недуг Природы. И потому, будучи необходимо частью Природы, Человек по самой сущности своей смертен. —
В своем раннем произведении Гегель связывал понятие смерти со свободой, историчностью и индивидуальностью Человека. Эта тройственная тема снова возникает и уточняется в более поздних произведениях.