Введение в философию
Шрифт:
В настоящее время обычная вещь, по крайней мере в философских кругах, доказывать недостаточность материализма главным образом посредством гносеологических (основанных на теории познания) соображений. Кант слывет окончательным победителем материализма. Так представляется он, например, в «Истории материализма» Ф. А. Ланге. Так восхваляет его Шопенгауэр; он будто бы выставил на вид великую истину: нет объекта без субъекта; нелепая же затея материализма состоит именно в попытке вывести субъект из объекта.
Здесь я не буду входить в это ближе; при разборе проблемы теории познания я к этому возвращусь. Замечу только: я во всяком случае разделяю мнение, что при помощи гносеологического рассмотрения догматический материализм устраняется окончательно. Оно показывает, что тела не только не представляют собою единственного абсолютно-действительного, но вообще не обладают абсолютной действительностью; телам принадлежит лишь относительное существование, именно существование в качестве явлений для соответствующим образом организованного субъекта. Вся сущность их есть содержание восприятия; тело бело или черно, мягко или твердо, имеет форму и протяжение, занимает пространство и сопротивляется проникновению в это пространство, – все эти определения принадлежат телу в отношении к субъекту с такой-то чувственностью и строем ума: без языка нет вкуса, без глаза нет света и цвета, без чувственности и рассудка нет пространства и нет тела, без субъекта нет объекта. Это мысль, в истинности которой должен убедиться всякий, кто подумает об этих вещах. Шопенгауэр выражает ее в одном месте в форме диалога между субъектом и материей следующим образом. Материя аргументирует: «Я существую, и, помимо меня, нет ничего. Мир есть моя преходящая форма. Ты простой
22
Die Welt als Wille und Vorstellung. T. II, гл. 1.
Такой взгляд очень способен поразить и, быть может, даже потрясти, но ему нелегко удается обосновать прочное убеждение. Кто встречается с ним в первый раз, тот легко выносит впечатление, будто его только застали врасплох. Сказать это (подумает он), конечно, можно, и, может быть, трудно или даже невозможно опровергнуть эти слова; однако они все же не делаются от этого истиной; истинным остается все-таки то, что мир существовал еще до меня и моего представления, что солнце, луна и звезды вместе с землей существовали еще прежде, чем явился глаз, чтобы видеть их. Как только взгляд обращается опять к миру наглядного созерцания, тотчас же с непреодолимою силой возвращается вера, что он, этот плотный телесный мир, и есть самая действительность и что по своему бытию он независим от представляющего субъекта. Подобно Антею, почерпавшему силу при соприкосновении с землей, материализм снова приобретает свою силу при соприкосновении с наглядным созерцанием. Пусть все это будет слабость здравого человеческого рассудка, у которого спирается дыхание при отвлеченном мышлении, и пусть Мейнерт будет прав, находя, что «одно из безусловнейших реактивных средств на мыслительную способность человека состоит в том, может ли он или не может понять недействительность мира в тех формах, в которых он создается нашей мозговой деятельностью» [23] . Однако тот, кто хочет создать действителное убеждение в недостаточности материалистической теории, плохо исполнит свою задачу, если остановится на гносеологических соображениях. Материализм возник и обосновался на почве метафизики или натурфилософии; здесь же должен встретиться с ним тот, кто хочет побороть его. В дальнейшем изложении мы и станем на эту почву.
23
Meynert: Psychiatrie, 1884, стр. 170.
Тезисом материализма является, следовательно, положение: и явления сознания суть также функции материи; их можно физиологически объяснить как функции нервной системы, как результаты нервных процессов. Обосновано ли это утверждение?
Против этого в последнее время неоднократно поднимались возражения с физиологической стороны: никоим образом невозможно объяснить явления сознания из явлений движения, а физиологическое объяснение сводится в конце концов именно к этому. Дюбуа-Реймон сделался далеко слышным проповедником этого возражения. В часто упоминаемой статье «О пределах естествознания» он рассуждает: физические явления, все без исключения, можно объяснить физически, и для объяснимости здесь нет предела; есть много вещей, пока еще необъясненных, но нет вещей, которые были бы сами по себе необъяснимы. Естественно-научному объяснению жизненных явлений, возникновения первых организмов не стоит на пути никаких принципиальных препятствий. Но с первым же элементом сознания, с самым примитивным ощущением возникает нечто такое, что безусловно ускользает от естественно-научного объяснения. «Сознание необъяснимо из его материальных условий». «Анатомическое знание мозга, высшее, какое мы можем требовать о нем, не раскрывает в нем перед нами ничего, кроме подвижной материи. Но какое бы распределение или движение материальных частиц мы ни придумали, перекинуть мост в царство сознания нельзя». Он заключает эмфатическим заявлением: «в отношении к загадкам телесного мира естествоиспытатель давно привык с мужественным самоотречением произносить свое ignoramus. Ввиду пройденного победоносного пути его поддерживает при этом спокойное сознание, что там, где он теперь не знает, он мог бы, по крайней мере при известных обстоятельствах, знать, и что, быть может, когда-нибудь он будет знать. В отношении же к загадке, что такое материя и сила и как они могут мыслить, он должен раз навсегда решиться на более трудно произносимый приговор: ignorabimus» [24] .
24
Uber die Grenzen des Naturerkennens. 7 изд. 1891, стр. 40 и след. Историю этой речи, произнесенной в 1872 году, и продолжение обсуждения этого вопроса дает вторая статья, 1880 г.: «Die sieben Weltratsel». Я остановлюсь несколько подробнее на этих рассуждениях, так как они обратили на себя большое внимание в кругу естествоиспытателей и много разбирались; на них можно смотреть как на типический пример сильно распространенного здесь образа мыслей. Совершенно подобным же образом высказался незадолго перед тем английский физик Тиндалл в речи, читанной в 1868 г. на собрании естествоиспытателей. Я приведу здесь те сильные выражения, в которые он облекает свою мысль: «Переход от механики мозга к соответствующей деятельности сознания немыслим. Если даже допустить, что одновременно с последней в мозгу происходит какой-нибудь определенный молекулярный процесс, то все же мы не обладаем духовным органом, который делал бы нас способными посредством какого-нибудь мыслительного процесса перейти от одного к другому. Они выступают вместе, но мы не знаем почему. Будь наша душа и чувства настолько развиты и озарены, что мы могли бы видеть и чувствовать самые молекулы мозга, будь мы способны следить за всеми их движениями, их группированием и их электрическими разряжениями, если таковые существуют, и будь мы точнейшим образом знакомы с соответствующими состояниями мыслей и чувств, мы все-таки были бы так же далеко, как и прежде, от разрешения задачи, как связаны эти физические факты с фактами сознания» (Fragmente aus den «Naturwissenschaften», стр. 143).
На это размышление взглянули как на опровержение материализма, да, быть может, оно и имело это в виду. Но оно кажется мне недостаточным для этого; оно не попадает, собственно, в тот пункт, в котором материализм уязвим, по крайней мере попадает только неуверенно и мимоходом. Материалистический философ мог бы ответить на это возражение следующим образом: судя по тем объяснениям, спорный пункт между нами и автором «Пределов естествознания» заключается лишь в том, объяснимы ли явления сознания из материальных условий или нет; мы утвердительно отвечаем на этот вопрос, он отрицательно. Напротив, мы вполне согласны в том, что сознание зависимо от материальных условий; и он чувствует себя много выше «догм и гордых старостью философем» с их верою в особую душевную субстанцию; и он думает, что «в тысяче случаев материальные условия влияют на духовную жизнь».
Для его непринужденного взгляда не представляется никакого основания сомневаться в том, что «чувственные впечатления сообщаются так называемой душе» (стр. 45), и ему напрашивается догадка, что душа возникла, как постепенный продукт известных материальных комбинаций» (стр. 47); говоря о фогтовском сравнении мысли с выделением органа, он не находит ничего достойного порицания в том взгляде, что «душевная деятельность представляется как продукт материальных условий мозга. Ошибочным ему кажется только то, что это пробуждает представление, будто душевную деятельность так же легко объяснить в ее природе из строения мозга, как при достаточном прогрессе знания можно было бы объяснить выделение из строения железы» (стр. 50). Итак, камнем преткновения служит не факт обусловленности, а только ее понятность; мы знаем, что движения причиняют явления сознания, только вопрос: как, – остается загадочным навеки.
Может быть так, мог бы теперь продолжить материалистический философ, дело вот в чем: как
Следовательно, – так заключает материалистический философ, – ожидать или требовать чего-нибудь другого нельзя, конечно, и в том случае, когда речь идет об объяснении явлений сознания. В смысле естествознания они будут объяснены, если удастся составить формулы, по которым можно предвидеть их наступление в зависимости от других явлений, например от физиологических явлений в мозге. Если бы мы знали, что за таким-то определенным явлением в клетках и проводящих нитях мозга всякий раз следует такое-то представление или чувство такого-то рода и силы, то мы знали бы все, что мы вообще хотим знать, как научные исследователи. А что мы не знаем, как удается физиологическому явлению произвести ощущение, то обстоятельство это не может нас тяготить, пока мы не знаем также и того, как одно движение производит другое. Но принципиально нет ведь никакого препятствия к тому, что физиологии мозга удастся когда-нибудь достичь такого рода формул. Дойдем ли мы действительно до этого, будет ли физиология когда-нибудь в состоянии изображать движения мозговых молекул, действием которых является такое-то определенное ощущение, или даже определенный мыслительный процесс, – это, конечно, вещь очень сомнительная. Но раз допускается хотя бы лишь возможность этого, то тем самым допускается возможность физического объяснения явлений сознания – в том же самом смысле, в каком слово «объяснение» вообще употребляется в естественных науках.
Так, кажется мне, мог бы защититься материализм против приведенного выше возражения [25] . И вот, если мы хотим сделать последнее действительно метким, то надо выразить его иначе; надо сказать, и, очевидно, на это оно, собственно, и метит: не может быть формул, которые также связывали бы физические и психические явления, как в законах механики связаны явления движения; другими словами, между физическими и психическими явлениями нет отношений причинности; явления сознания не суть ни действия, ни причины физических явлений [26] .
25
Бюхнер указывает на такого рода соображение. Kraft und Stoff, стр. 316.
26
У самого Дюбуа-Реймона случайно тоже имеется эта формула; среди приведенных выше мест, в которых мышление представляется как порождение материальных «условий», встречаются также выражения, в которых говорится о невозможности смотреть на мышление как на порождение физических причин, вроде следующего: «движение может произвести только дви жение или превратиться обратно в потенциальную энергию. Механическая причина вся целиком уходит на механическое действие. Духовные явления, проходящие рядом с материальными явлениями в мозге, лишены, следовательно, для нашего рассудка достаточного основания. Они стоят вне закона причинности» (стр. 45); что, очевидно, имеет в виду сказать: вне механической причинной связи, в которой одной приобрел навык «Лапласовский дух». В прошлом столетии различие этих формул было бы еще хорошо знакомо всякому физику; упущение философии отмщает за себя.
И здесь лежит теперь, во всяком случае, начало конца материализма, – правда, пока только начало.
Но, чтобы показать это, нужно прежде всего заставить и материалистических философов более точно установить их настоящие утверждения. И у них обыкновенно встречаются различные формулы, употребляющиеся как равнозначащие. Их можно свести на две основные формы: 1) Явления сознания суть действия физических явлений. 2) Явления сознания суть сами по себе, или с объективной точки зрения, не что иное как физические явления в мозге. Обе эти формулы постоянно перемешиваются друг с другом у наших материалистических писателей. Так Бюхнер объявляет раз душевные явления за действия мозговой деятельности: как происходят они из материальных комбинаций, может быть навсегда останется вопросом; достаточно знать, что «материальные движения действуют при посредстве органов чувств на дух и вызывают в нем движение, а эти последние производят в свою очередь материальные движения в нервах и мускулах. Тотчас же рядом находится, однако, и вторая формула: «на мышление можно и должно смотреть как на особую формулу общего движения природы, которая так же характеристична для субстанции центральных нервных элементов, как движение сокращения для мышечной субстанции или движение света для мирового эфира». И это, продолжает он, есть не просто требование логики, а доказано недавно и экспериментальным путем, именно с помощью опытов, показывающих, что психические процессы или мыслительные движения требуют времени для своего протечения. «Отсюда вытекает необходимое заключение, что психический или мыслительный акт совершается в протяженном, оказывающем противодействие и сложном субстрате и что поэтому такой акт есть не что иное, как одна из форм движения». То же самое доказывается и тем фактом, что наступление какого-нибудь впечатления в мозге «тотчас же вызывает в последнем повышение температуры, и притом моментально. Этим доказывается, следовательно, что психическая деятельность есть не что иное или не может быть не чем иным, как происходящим между клетками серой мозговой коры лучеисхождением движения, введенного внешними впечатлениями». Другие опыты почти обнаруживают для нас и природу этого движения, – именно те опыты, которые показывают, что производимое в нервах электричество уменьшается или совершенно исчезает, как только нерв начинает выполнять какую-нибудь физиологическую функцию: это неопровержимо доказывает, что нервная сила или нервная деятельность равнозначны с превращенным электричеством [27] .
27
Kraft und Staff, стр. 295, 297, 300 и ел. Нужно целиком прочитать отделы: мозг и душа, мысль, сознание, чтобы увидеть ту безнадежную путаницу, в которой смешиваются здесь эти последние понятия. Здесь смешаны в неразрешимую путаницу три рода представлений об отношении мысли и движения: 1) Мысль есть движение. 2) Мысль есть действие движений. 3) Мысль неразрывно связана с движением, «мышление и протяжение могут быть рассматриваемы только как две стороны или два образа явлений одной и тойже единой сущности» (стр. 300), каковая сущность по собственной природе своей остается для нас неизвестной (стр. 3, 316). Influxus physicus, параллелизм, тождественность, или обыкновенное представление, Спиноза, Кант – все это кружится одно за другим, как во хмелю. Вполне в порядке вещей, что это человек поносит «философов» как людей, обладающих даром при помощи груды высокопарных бессодержательных слов запутывать самые простые и ясные вещи. Фогт называет между средствами, пригодными для усыпления, «спекулятивно-философские» книги. Быть может и для него было бы не лишним вооружиться против этого влияния и проследить со вниманием рассуждения об этих вещах у Спинозы или Канта. Это предохранило бы его, может быть, от подобнойже путаницы, встречающейся также иу него. См. Physiologische Briefe. 4 изд. 1876, стр. 354.