Вверх по течению Стикса. Книга нахождения

Владимиров Иван

– Душа моя, то, что ты видишь там, видишь только ты. Эти люди живы и непроницаемы для меня. Они еще с той стороны. А разве ты не знал, что там есть твоя дочь?

Пришлось рассказать и про сон, и про ту, кому он снился, и про то, почему я не знал ее.

– Так нам просто повезло? – спросил я, закончив пояснения.

– Если ты считаешь везением то, что твоя дочь

не желала знать тебя всю жизнь и лишь после смерти всплакнула по отцу, – что ж, тогда да, нам повезло.

Тон Проводника был внезапно суров. Я почувствовал, будто мне по щеке влепили хлыстом. Проводник словно сунул руку в пульсирующее любовью сердце, извлек из него черный грех и взвесил его прямо перед моим лицом.

– Она… она любит меня! – попытался я объяснить его неправоту.

– А любишь ли ее ты?

– Ну конечно!

Проводник покачал головой.

– Смерть – это работа. И любовь – это работа. То, что мы сделали сейчас, – Проводник нагнулся, зачерпнул белый пух с земли и растер его в кулаке, – это как воровство у слепого.

– Так разве не тем же самым мы занимались в последнее время? – закричал вдруг я.

Проводник остановился.

– Послушай, каждый человек, что распахивал для тебя свои сны, знал тебя лично. В жизни он что-то давал тебе, получая что-то взамен. Этот баланс был положителен для вас обоих, и, наверно, ты оставил добрую память о себе, потому что иначе вот эта тяжелая черная шайба неба медленно придавила бы тебя. Но вот за этот свет, – Проводник ткнул пальцем в звезду, – с нас еще спросят.

Я не знал, что ответить. Тем более трудно было спорить о справедливости тому, кого везут, с тем, кто везет. Я выпрыгнул из лодки и тоже начал ее толкать. Чувствовалось, что в этом нет необходимости – лодка шла легко и быстро – но я продолжал упрямо делать свое дело. Мы долго шли молча, пока я не выдержал и спросил:

– Могу я увидеть ее еще раз?

Проводник оторвал мои руки от борта и толкнул лодку. Лодка без труда покатилась, проехав вперед неестественно далеко.

– В этом нет необходимости.

Тон Проводника не подразумевал никаких возражений.

Я присел. Ноги не хотели идти за лодкой. Я взял пригоршню снега, чтобы уткнуться в него лицом. Мне нужно было что-то ледяное и колючее, созвучное моей ярости.

Но снег был теплый и, казалось,

пах чем-то кондитерски сладким.

Я уснул, и впервые здесь мне приснился собственный сон. Я ходил по пустому обветшалому центру, словно был еще там – между смертью пришедшей и смертью признанной. Я мало что в нем узнавал и даже свой бокс я не в силах был отыскать. Центр обступил меня тоскливой замкнутой бесконечностью из бетона и пыли. Я просто блуждал в нем, пораженный тем, насколько он был неживой. Двери были закрыты так одинаково, словно их никогда не открывали. В окнах застыл туман, в котором тонули серо-ватные контуры. И я ходил, открывая и двери, и окна – но это нисколько не оживляло помещения. Здание было похоже на симуляцию, проколовшуюся на том, что в нее забыли добавить колебание атмосферы. Но вот как-то незаметно закончились двери. Потом окна. Точнее, они были, но я знал, что их нельзя открыть, потому что они были вроде нарисованных. Мне стало совсем невыносимо в этом сложноустроенном тупике, но он не отпускал меня. Вдруг в один момент мне показалось, что я уловил тонкую струю воздуха. Не было ничего осязаемого, что могло бы подтвердить это чувство – оно просто возникло. И я пошел по невидимому следу, не сбиваясь и не теряя его, пока он не привел меня к окну – с виду такому же, как и все остальные. Я открыл его. Густая, совершенно иная тишина вкатилась внутрь. Грудь вдохнула запах опалой листвы. Живая влага тумана легла на лицо. Я стоял, пораженный этими естественными, в общем-то, вещами, как бывает поражен человек, увидевший в первый раз своего ребенка – но так оно и было. Сквозь неподвижную толщу тумана я услышал приглушенное: «Папа!»

«Да!» – крикнул я в раму

и проснулся.

Вокруг было тихо. Лодка стояла на месте, прикрытая тьмой, на которую медленно, но безустанно осыпала свой блеск маленькая звезда.

Утром у меня возникло сомнение, рассказывать ли о сне Проводнику. Возможно, я всё же рассказал бы, но он был слишком взволнован по другому поводу.

Кажется, мы почти подобрались к большой воде.

Горизонт, выглядевший раньше мелким надрезом на тьме, теперь висел длинной полудугой немного над головами.

Конец ознакомительного фрагмента.