Вверх тормашками в наоборот-3

Ночь Ева

Даже Лерран не сторонился. Работал сосредоточенно, сдвинув к переносице красивые брови. Он всё чаще оказывался рядом с молчаливой Леванной Джи. Та делала вид, что не видит его потуг, отчего холодный мерзавец темнел ещё больше.

Только Мила да Гай не привлекались к расчистке. Слишком малы и слабы. Мила часто куталась в меховой, почти до земли, плащ и дышала морозным воздухом, ловя скудные лучи солнца лицом. Бледный румянец изредка красил её щёки.

Геллан с тревогой наблюдал за сестрой. К счастью, она словно замерла, и её состояние

не становилось ни лучше, ни хуже. Стабильно слабая и хрупкая. Кажется, тронь пальцем – и переломится. Но в девочке таилась сила. Искра. Он видел это по глазам – глубоким и почти синим.

Цвет изменился. Раньше по глазам сразу понимали: они брат и сестра. Сейчас у Милы глаза стали темнее, набирали краски темнеющего, но пронзительного в своей яркости неба, а у Геллана так и остались голубыми. Тонкая ниточка, что сближала их внешности, готовилась порваться. Он даже в душе не хотел признаваться, что боялся этого. Не хотел терять даже такую ничтожную связь.

Гаю понравилось пугать. Однажды он залез в сугроб и притаился, разглядывая кристаллы снега. Нотта устроила настоящий переполох, металась и бушевала так, что забивала собственными эмоциями весь эфир. Айбин морщился, словно у него болели зубы, и раздражённо просил:

– Угомоните, успокойте её кто-нибудь! Я не могу сосредоточиться, чтобы почувствовать малыша.

Пока он пытался сосредоточиться, Гая нашёл Йалис. Два ребёнка хорошо ладили, и, видимо, мшисту истерика Нотты не мешала.

– Задумался, – всплеснул ручонками идеально красивый мальчишка и заливисто рассмеялся, глядя на бледные встревоженные лица и Нотту, что готова была упасть в обморок.

Малыш хорошел на глазах. Куда ещё красивее – Геллан не понимал, но видел: с этим ребёнком возможно всё.

– Гай завораживает, правда? – восхищалась Дара, следя восторженным взглядом за юным пакостником. – На него даже сердиться не хочется. А он же понимает, мелкий террорист, пользуется этим.

Геллан не знал, что такое «террорист», зато знал, что такое «красивый», поэтому плотнее прятал уродливую часть лица под волосами и молчал, сжимая покрепче губы. Он бы не отказался, чтобы Дара хотя бы иногда одаривала его таким взглядом, но понимал: глупые мечты должны остаться мечтами, спрятанными очень глубоко.

– Ну, и долго ты будешь заниматься самобичеванием? – однажды лениво спросил Барк. – По-моему глубокому убеждению, давно прошёл срок твоего терпения и смирения.

Геллан промолчал, сделал вид, что не слышит. Зато Дара не захотела молчать.

– Что ты хочешь сказать этим? – девчонка аж потянулась к Барку, желая сунуть любопытный нос во все дыры.

– Хочу сказать, что мне надоело слышать, как он стонет по ночам, расправляя крылья. Это издевательство над собой. Он словно истязает себя добровольно за что-то. Зачем? Задаюсь сим философским вопросом и пока что не нахожу правильного ответа.

– И что ты предлагаешь? – Дара порой вцеплялась намертво, если проблема слишком её задевала. А задевало её почти всё. Неравнодушная

Небесная с любопытным носом, что провертела дыру в его груди…

– Предлагаю прорезать отверстия в одежде и дать крыльям волю, – Барк, прищурившись, смотрел на Геллана, словно прикидывая, где можно будет сделать разрезы.

– Ты не понимаешь, – глухо попытался отделаться от неприятного разговора он.

– Дак ты объясни, будь добр, милый человек. Мы послушаем. А может, и что нужное посоветуем. Али сам к чему правильному придёшь.

Барк иногда переходил на просторечие, чтобы, наверное, подчеркнуть свою разностороннюю личность и близость к каждому, кто появлялся в поле его зрения. Геллан же слышал в его словах скрытый вызов. Он бы и не ответил, если бы не ожидание в Дариных глазах.

– Они изуродованы. И толку от них нет, – пояснил неохотно. И то только потому, что ничего нового для Дары он не открыл. Она видела. Знала.

– Дак кого хочешь в темницу спрячь – вид будет ещё тот. Свободу, свободу надо дать!

Барк сел на своего любимого конька. Глаза горят, ногу отставил, руку на грудь положил. Волосы беспорядочно треплет холодный ветер, но мужчине сейчас всё нипочём.

– Все наши страхи, комплексы, подспудные колебания рождаются внутри, и тогда мы начинаем зажиматься, ограничивая себя и собственные потребности, пытаемся спрятать изуродованные крылья ли, души ли – не важно! Открой тайну миру – и больше никогда не будешь мучиться тем, что явился сосудом, наполненным до краёв сомнениями и тревогами. Поделись болью с другими – и её станет меньше. Дай народу привыкнуть к искалеченному телу – и на него перестанут обращать внимание.

Барк вещал, вбивая слова, как гвозди, хлестал наотмашь. Ни одна пощёчина не могла сравниться с его разящими словами.

Геллан застыл, усмиряя бушующий внутри холод. Вздрогнул, когда горячая ладонь Дары сжала его ледяные пальцы.

– Может, он прав? – прошептала, заглядывая ему в глаза, и Геллан понял, что не может сердиться. Не может противостоять той лавине чувств, что светились надеждой в девчоночьих глазах. Краем уха услышал, как басовито рявкнул Сильвэй. Его кош почти всегда соглашался с той, что однажды отстояла право грязного и замученного животного считаться частью его души.

– Если вам станет от этого проще…

Он не успел договорить. Взвизгнув, Дара повисла у него на шее. Как только и дотянулась. Удовлетворённо заворчал Сильвэй. Победоносно улыбнулся Барк.

– Я давно хотела предложить то же самое. А заодно и посмотреть на твои крылья поближе, – поддакнула неизвестно откуда взявшаяся Росса. Хищный блеск в её глазах не обещал ничего хорошего. – Ты, наверное, не знаешь, но я питаю слабость ко всяким сложным случаям. Я ведь не просто разбираюсь в зельях и лечу разные болезни. Моё призвание несколько иное: я костоправ. Умею людей по частям собирать. У меня такие бегать начинали, кому по жизни пластом предназначено было валяться. А тут крыло…