Вверх тормашками в наоборот-3

Ночь Ева

Росса чертит в воздухе какие-то знаки. Те зависают сизой дымкой на несколько секунд и тают. А затем она делает это. Ломает крыло голыми руками.

Я слышу хруст. Геллан дёргается, но не издаёт ни звука. Только крепкие пальцы сжимают мои ладони. Сильно, до боли, но я не смею пошевелиться, хотя дыхание перехватило, и дышу я через раз, выдыхая судорожно, толчками.

Хрусь. Хрусь. Хрусь – ещё три противных звука и Геллан мой, как прошитый током. Вот уже пот катится по его вискам. Глаза открылись, полны боли и слёз. Руки мои горят

и немеют, я всхлипываю. Но мне не столько больно, сколько жаль его, так доверчиво стоящего рядом на коленях.

– Это… не очень больно, Дара, – говорит он сквозь сжатые губы. – Росса обезболила. Неприятно.

О Господи! Он что, успокаивает меня? Вот сейчас, когда сломанное в нескольких местах крыло виснет тряпкой, а в его глазах – муть, он пытается меня успокоить?

Что-то горячее растёт внутри, ширится и просится наружу. Я вдруг понимаю: чувствую Геллана так сильно, что перестаю дышать.

Он – это я. Его крылья – мои. Руки наши – единое целое. Ему больно, но по моим пальцам в него течёт мой жидкий огонь. Не разрушает, а обволакивает, не жжёт, а согревает, не сжигает, а даёт силы.

Выгибаюсь дугой и смотрю в синь его глаз.

Не отрываясь, перехватываю его запястья, впиваясь в них намертво.

Спаиваюсь. Сливаюсь. Посылаю импульсы.

Крохотные искры бегут по его рукам, превращая тело в мерцающую невесомую сеть.

– Что ты делаешь, Дара?

На губах его – светлячки. Разноцветные, почти незаметные.

Я чувствую: ему не больно. Ему легко. Он – перо в моих руках. Ветер в волосах. Воздушный поток, способный преодолеть расстояния.

– Дара, ты слышишь меня? – откуда-то издалека, как шёпот многолиственных крон.

Понимаю, что он хочет освободить руки, но только ещё крепче вцепляюсь в кисти.

– Не прерывай контакт, не прерывай контакт, – прошу, как заведённая. – Слушай меня, прошу, пожалуйста. Пожалуйста, Геллан.

И он слушается, расслабляется как раз в то мгновение, когда резко вскрикивает Росса:

– Не шевелись! Замри!

И Геллан замирает, расслабленный, оплетённый паутиной моих огоньков. Я вижу, как шевелятся его губы, но не понимаю, что он говорит. Сейчас это неважно.

В голове становится пусто-пусто, до звона. До шума. До комариного писка в ушах.

Бездонные голубые глаза. Рядом. Глубокие, как морские впадины. Погружаюсь в них без остатка и, очистившись от звуков и ненужных мыслей, понимаю самую простую истину.

Не знаю, в какой момент ему удаётся разомкнуть мои пальцы.

Его руки на моих плечах. Прижимаюсь носом к его груди. Вдыхаю его запах. Чувствую, как он обнимает меня. Меховой капюшон давно упал с головы, но мне не холодно. Губы Геллана почти касаются моих волос. Его дыхание шевелит их, и от этого – по телу дрожь.

– Всё кончилось, Дара. Ну же, очнись.

Спокойный голос. Осторожные братские объятья. Такой, как всегда.

А что делать мне? Что мне делать, если мой мир изменился?

Всхлипываю

и отстраняюсь. Прячу глаза. Неловко оседаю на пятую точку.

– Это она от слабости, – поясняет Росса. – Влила в тебя слишком много. Испугалась.

Ничего я не испугалась. Много они все понимают. Я вижу, как рядом хлопочет Айболит. Прикладывают с Россой выклянченные мимеи. Молодцы, понимают, что к чему. Мимеи быстро раны затянут.

– В общем, почти и без надобности, – недовольно гудит кровочмак. – Это ж сколько она в него впихнула, что раны на глазах затягиваются?

Он подходит ко мне, кривоногое лохматое страшилище. Кладёт паучью тёплую лапку на лоб, замирает, пряча глаза под тяжёлыми веками.

– Удивительно, – бучит почти мне в ухо. – Я думал, она тут умирает от истощения. И ничего подобного. Вот это силища!

Глупая Росса и глупый Айболит. Им не понять. А объяснять я ничего не стану. Как хорошо, что иногда они не всё видят и не всё могут прочитать во мне. Потому что сейчас я не хотела ни с кем делиться. И не потому что жадная, нет. Это… сокровенное, что не скажешь всем. Только одному человеку. Но ему это не нужно.

– Дара? – спрашивает Геллан встревоженно.

Я поднимаю глаза.

– Со мной всё хорошо. Всё в порядке, – говорю уверенно и даже в глаза ему сумела посмотреть спокойно.

Геллан немного бледен, губа прокушена. Страшные уродующие шрамы – сине-чёрные сейчас. Когда-то я не могла смотреть без содрогания в это лицо. Как давно это было. А сейчас не замечаю. Даже если замечаю, – абсолютно нет разницы.

Потому что он для меня красивый. Он – один-единственный на всём белом свете. И даже во всех мирах. И пока стояла с ним рядом, погружаясь в пустую тишину, поняла: я люблю его.

«Я люблю тебя» – пискнуло очень-очень глубоко в груди, но он, конечно же, этого не услышал. Я не позволила своей тайне вырваться наружу.

Поднялась с земли и отряхнула колени. Побрела туда, где ждали и волновались оставшиеся члены нашего беспокойного семейства. Да, только так. Мы тут все… братья и сёстры, пока идём к цели. А дальше… О том, что будет дальше, лучше не думать.

– Дара? – Геллан, несмотря на недовольные возгласы Россы и ворчание Айбина, пошёл за мной вслед. – Что-то случилось, Дара?

Он прикасается к моему плечу. Ладонь жжёт даже сквозь толстый меховой плащ. Я оборачиваюсь. Геллан всегда умел меня чувствовать.

– Ничего не случилось, – нахожу в себе силы, погладить его по руке. – Устала немного. Переволновалась. Главное, ты вытерпел. Всё позади. Я… горжусь тобой. Иди назад, Росса ругается.

Он смотрит мне вслед, нахмурив брови. Провожает взглядом. Мой хороший боевой товарищ. Мой друг.

Не знаю, как приходит любовь. К кому-то внезапно, как кирпич на голову. К кому-то постепенно. Мне сейчас кажется: я любила его всегда, просто не понимала. Да и откуда взять понимание? Если никогда со мной ничего подобного не случалось…