Вверяю сердце бурям
Шрифт:
Камни повлекли за собой еще камни, массы снега и льда. Грохот стоял такой, что, казалось, горные вершины шатаются.
Мерген лег на снег и подполз к краю бездны. Внизу ничего не было видно, кроме белой пелены. Наступила тишина.
Спустимся вниз. Может, осталась хоть одна живая душа.
Но ни одной живой души не осталось. Войско зла и насилия погибло полностью.
Род приходит —
род проходит,
А земля
XI
Тот узнает цену благополучию.
Кто был захвачен бедствием.
Саади
Матчинцы появились, когда стихли выстрелы — вылезли из каких-то щелей и нор, из-подо льда и снежных сугробов. В каменных хижинах оставались в основном только женщины и дети. В темных дымных развалюхах до разгрома бека Саида Ахмада-ходжи жили его мюриды-воины. Когда страну в верховьях Зарафшана захватили исламские войска Халбуты, по приказу Мирзы всех местных таджиков — гальча, или, как их зовут на равнине, «мастчоий» выгнали из домов горных «дех», а туда вселили аскеров-пришельцев на постой. За аскерами должны были ухаживать матчинские женщины, а если кто-либо из мужей пытался протестовать, с таким не церемонились.
Гнев, ярость отгородили каменной стеной воинство Саида Ахмада-ходжи-бека от местных горцев. И едва раздался радостный крик: «Краснозвездные!» — матчинцы поднялись и кинулись к перевалу красноармейцев, чтобы вместе громить басмачей.
Малиновое солнце пряталось за малиновеющий пик высокой горы. Ночной ветер леденил щеки, нос никак не хотел оттаивать, несмотря на ожесточенное растирание суконной рукавицей, а Алексей Иванович до хрипоты объяснял матчинцу, что бить жену за то, что в его хижине на постое стоял халбутинский курбаши, нельзя и нечего.
— Она... осквернила мужнино... то есть мое ложе! Супружеское ложе! — вопил, потрясая дубиной, горец,
— Не смей ее трогать, — успокаивал командир горца, поглядывая на «снежную королеву», — черноликое первобытное создание, увешанное серебряными монетами и висюльками. Создание отнюдь не покорно взирало на мир огненными дерзкими глазами, и дубинка в ее ручках была ничуть не меньше, чем у ее разъяренного супруга.
Тупо помотав головой, на которой было надето нечто похожее на чалму из почерневшей от копоти и грязи дерюги, грозный супруг пробурчал:
— Святой имам, настоятель мечети, приказал побить ее камнями!
Алексей-ага и Баба-Калан переглянулись:
— А где этот ваш такой строгий в нравах настоятель-имам?
— Великий наставник приехал к нам из самого Истамбула. Поистине знаток в делах веры. Мирза-ишан как утка: поест — и все сгорает внутри. Худой, бледный. Басмач Халбута пожрет — и у него жирок отложится на животе.
Весь напрягшись, как охотник, почуявший дичь, но боясь неосторожным словом спугнуть молнией вспыхнувшую мысль, комиссар спросил:
— И где же теперь этот домулла? Где вершина мудрости, дающий людям
— А-а-а!.. — протянул горец: такая мысль не приходила ему в голову.
Схватив «снежного человека» за отвороты мохнатого полушубка, Алексей Иванович толкнул его прямо в объятия жены и воскликнул:
— Где же твой советчик, мулла Мирза? Говори же!
— Он там! — Взмахом руки горец показал на нелепое, сложенное кое-как из камней сооружение на заметенной снегом горке и исчез в проеме низкой, со свисающими ледяными сосульками двери.
Что это? Старинная мечеть? Может быть, храм огнепоклонников-мугов времен Согда, превращенный в мечеть. Сооружение столь непривлекательное, что ни Алексей-ага, ни Баба-Калан не обратили на него внимания.
— За мной! — прозвучала команда.
Если эмиссар скрывается в мечети, надо быть готовыми ко всему. Наверное, Мирза не бросился вместе с беком в верховья Зарафшана: он знал другой, более верный, путь к бегству. Мирза — не такая птица, которая сама полезет в клетку.
Еще пять минут назад Алексей Иванович был уверен в том, что Мирза вместе с другими басмачами завален лавиной. Матчинское воинство все до весны осталось в снежной могиле.
Но вот, чтобы Мирза всех обманул, чтобы он мог оставить Саида Ахмада-ходжу и Халбуту, чтобы он мог улизнуть?! Для этого надо было быть Мирзой. Нет, он не просто советник какого-то бандитского курбаши или нищего бека. Мирза — главная и, может быть, не менее важная фигура, чем Селим-паша.
— Окружить мечеть! Занять все ходы, выходы! Стрелять только в воздух! Брать живьем!
Отдавая короткие команды, комиссар Алексей Иванович бежал, скользя и спотыкаясь, по крутой каменной обледеневшей лестнице.. Он горел пылом охотника и мстителя. Комиссар заметил,- что снег на лестнице спрессован многими ногами в лед.
Достопримечательностью этой первобытной мечети были деревянные колонны тончайшей, резьбы. .
Он поднялся на каменную, покрытую огромными плитами сланца площадку и остановился, как громом пораженный. У колонны, слегка прислонившись к ней плечом, стоял, улыбающийся в буденовские усы комкор Георгий Иванович.
— Это вы? — задохнувшись от изумления и быстрого подъема по лестнице комиссар Алексей Иванович машинально застегнул кобуру.
— А я смотрю, куда это, Алеша, рвутся твои бойцы? Атака по всем правилам. А тут наши отдыхают, отсыпаются.
Они пожали друг другу руки, обнялись.
— А настоятель мечети вас пустил?.. Не счел святотатством?
— Что ты! Сам пригласил, сам достал кошмы, одеяла. Вчера вечером такой плов закатил в котле из семи ушек. Жуткий подхалимаж...
— А где он?
— С вечера был здесь. А утром еще не видел.
Алексей Иванович горестно воскликнул:
— Упустили!
— Не может быть!
— Главного упустили... Этот мулла не кто иной, как Мирза,—главный советник бека Саида Ахмада-ходжи. Упустили, прозевали самого господина Мирзу, того самого, который сидел здесь, в горах, и нажимал на все пружины от имени господ Чемберлена, Керзона, Черчилля и прочих... Упустили!