ВЫ НА САМОМ ДЕЛЕ ХОТЕЛИ БЫ ЗНАТЬ ВСЕ ОБ ЭКОНОМИКЕ?

Ларуш Линдон

Живя на Земле, мы знакомы только с двумя четко заданными разделами особого опыта, которые в фундаментальном видовом определении соответствуют негэнтропийной Вселенной, чье существование было утверждено доказательствами астрономических законов Кеплера. Это живые процессы вообще и негэнтропийное поведение общества (экономики) в целом. В биологии мы не достигли большого прогресса, в основном по причине верхоглядства и неверного курса, в овладении принципами процессов жизни как живых процессов. Большего прогресса в этом направлении мы достигли в области физической экономики (экономической науки). Таким образом, каждый раз, после того как мы доказали принцип негэнтропийных преобразований в сфере экономической науки, мы должны сразу же обратиться к астрономии, лишь мельком взглянув на биологию. Мы должны найти во всеобщности астрономии те разновидности преобразований, которые мы обнаружили при изучении экономической науки. Затем нам следует вернуться в лаборатории и найти те пути исследования, которые по природе своей наиболее часто смыкаются с некоторыми из важных аспектов негэнтропийных процессов. То,

что мы разыщем, никогда не будет слишком сложным, по крайней мере в смысле, отличном от номиналистского построения усложненных теорий. То, что мы ищем, всегда окажется элементарным после того, как мы откроем его. И не надо всегда гадать о правильных ответах на эти вопросы. Было бы лучше быть немножко «диким», при условии, что строгие принципы научного открытия, содержащие подобную «дикость», всегда являются его движущей совестью. Нанесите удар на всех интересующих вас направлениях одновременно, потрясите каждое дерево, чтобы узнать, что оно плодоносит; культивируйте «дикий», всеядный аппетит к удивительным открытиям, поскольку мироздание возбуждает аппетит по мере того, как образование и опыт все более вооружают вас. На этом пути, подчиняясь строгой совести, обращенной к возможным или уже доказанным гипотезам, ищите те разновидности преобразований, которые наиболее всеобщи и, следовательно, более фундаментальны.

Номиналистов же будем называть «начетчиками». На основе одних только аристотелевских игр в бисер не может быть совершено ни одно новое и значимое открытие (по крайней мере ни одно глубокое открытие). Хотя время от времени отдельные личности, натренированные и аттестованные к подобному перебору четок, совершают какое-то важное, значительное открытие. Бывает, что подобные открытия появляются весьма часто. Когда же честного, размышляющего «начетчика» попросят объяснить подобное открытие, он отметит, что на самом деле открытие было совершено без помощи признанных методов «начетничества», оно вошло в этот «бисерный» мир грубого материализма как будто извне, из источника, которого нет и существование которого не допускается внутри области его научной школы. Возможно, он назовет этот внешний источник интуицией. Он мог бы рассказать, что было бы мудро уравновесить чью-либо жизнь хотя бы нерегулярными интеллектуальными каникулами от перебора четок, чтобы можно было получать настоящее удовольствие в виде «диких» экскурсий освобожденного разума. Большинство из распространенных интерпретаций «интуиции» как источника научного открытия лучше было бы вообще не рассматривать. До сих пор ни в одном из них нет никакой строгости изложения. В подобного рода рассуждениях мы сталкиваемся с бессознательной ассимиляцией принципа Высшей Гипотезы, частично вымаранного из сознания необходимостью получения оценки выше, чем «удовлетворительно», во время муштры и оболванивания при проведении инструктажа, например, в силлогической математической физике. Та часть сознания студента, которая восстает против этого процесса обезличивания, ощущает некий «стыд», а свою «фантастическую жизнь» он должен прятать от власть имущих и своих товарищей, если он не собирается стать объектом насмешек в среде своей профессии. Именно эту часть интеллекта первооткрывателя можно рассматривать как «интуицию», что хотя и неверно, но понятно.

«Интуиция» в той мере, в которой мы признаем существование такого названия, является детским иррациональным импульсом, реликтом того, что Адам Смит описал, как «первобытные и непосредственные инстинкты». Природа подобного неразвитого, первобытного чувства, заключенного в нас, отвергает функции создания Высших Гипотез, вселенского мышления и методов синтетической геометрии. То, что некоторые ученые называют чувством «интуиции», на самом деле является неосознанным аспектом их психической жизни, связанным с высоким уровнем образования. Этот процесс проходит незаметно, но вполне эффективно, в течение всей жизни, по мере того, как у студента развивается чувство геометрического построения концепций различных видов. Если студент собирается делать карьеру в физике, помощь преподавателей, настаивающих на том, чтобы он работал самостоятельно, пошагово доказывая каждую усвоенную идею, возможно способствовала бы возникновению этого чувства. Таким образом, студент накапливает опыт «переоткрытия» того, что уже было открыто до него. И если бы он прошел курс синтетической геометрии Якоба Штайнера и приобрел привычку думать подобным образом, он мог бы усвоить, хотя и незаметно для себя, тот вид эрудиции, которую именуют интуицией и которая позволяет более строго подходить к решению любого вопроса В той или иной степени принцип научного открытия знаком большинству цивилизованных людей. Проще говоря, это напоминает память «на кончике языка». Когда кто-то открывает для себя что-то новое, несмотря на те трюки, которые выкидывает иногда наша память, он внезапно слышит такие мысли, которые не возникали у него никогда ранее. Эти мысли вроде бы где-то «там», но человек остро чувствует, что они верны, точно так же, как он догадывается, что он правильно вспомнил какое-то имя или извлек что-нибудь еще из недр своей памяти. Это чувство «правильности» открытия не означает то, что последнее истинно и справедливо, а лишь то, что это именно открытие.

Обычно скрытая мощь открытия не осознается личностью. По нашему опыту, это похоже на что-то невидимое за запертой дверью в комнату нашего разума. Под дверью комнаты невидимому созданию мы просовываем записку и ожидаем в надежде, что получим ответ. Мы слышим, как что-то шевелится за дверью, мы в ожидании, кажется, что-то уже появилось на кончике нашего языка. Мы надеемся, что вот-вот уже получим послание от того, кто за дверью, каким бы он ни был.

Иногда мы его обучаем. Наши сознательные мысли информируют его, мы ведем с ним странные, безмолвные беседы. Если нам повезет, мы обнаружим, что это существо, чем бы оно ни было, имеет врожденный талант

к синтетической геометрии. Сознательно или ненамеренно, но мы можем обучать его, поддразнивая его геометрическими задачками или же облекая ту информацию, которую ему передаем, в геометрические формы и образы. А тем временем кажется, что он всегда стоит начеку у дверей, подслушивая все, о чем мы думаем. И если мы относимся к нему дружелюбно и даем ему весь материал, необходимый для его обучения, то в окружающем нас мире мы проявим относительно высокий уровень созидательного интеллекта.

Если мы должным образом освоили Гипотезу Высшей Гипотезы, дверь будет открыта, и то существо, которое мы себе противопоставляли, окажется нами самими.

Этот образ использован с практической целью дать читателю, насколько это возможно, живое ощущение практического подхода к воспитанию созидательной силы ума. В дополнение к сильному желанию привить всем нашим детям те способы обучения, которые подразумеваются в данной книге, мы должны приложить усилия для образования всех и каждого в нашем обществе, для обучения существа за запертой дверью настолько хорошо, насколько это возможно.

Чтобы покончить с этим вопросом, нам придется рассмотреть еще один.

Мы все, вероятно, замечали, насколько степень нашей концентрации ограничена по масштабу и продолжительности. Некоторые темы и способы мышления неприятны нам, разум отказывается сконцентрироваться на них. А бывает, что даже интересующие нас темы быстро нам надоедают. Если мы более тщательно поразмышляем над этим феноменом, то признаем, что наши эмоции сильно связаны с тем, несколько широко простирается наше внимание. Мы могли бы получить доказательства того, что характерной чертой этих эмоциональных процессов, всех оттенков наших эмоций является чувство личной неповторимости. Когда, например, предмет занимает нас весельем или страхом, то оттенки этого предмета становятся более яркими. Однако слепая ярость может заслонить все остальные стороны предмета и т.д. и т.п. Что касается длительности диапазона концентрации внимания, то она схожа с его стилем, хотя и немного отличается. Частично это то же самое; чувства, к которым привела нас концентрация на первоначальной теме, вызывают реакцию того же типа, что и сама начальная тема. Однако существует еще кое-что, представляющее особую важность в плане процесса научного открытия. В дополнение к реакции на вызванные чувства на этапе концентрации мы реагируем также и на характерные черты процесса упорядочивания этих чувств. На эти характеристики мы реагируем также эмоционально. И снова эти эмоции покоятся на нашем чувстве личной социальной неповторимости.

К примеру, идея стать кем-то вроде научного работника привлекает нас не только к определённым темам, но и к удовольствиям от концентрации мысли, что ассоциируется со способностью к научной работе. Для человека, который не приемлет подобное социальное назначение, или молодой женщины, убежденной, что мышление, граничащее с научным, «не женское дело и делает ее менее привлекательной», подобное мышление, тренирующее концентрацию собственного внимания, становится почти неприемлемым, и разум начинает отвергать любые попытки, и концентрация мысли падает.

Образование населения при высоком уровне технологического прогресса требует широкого распространения такого чувства социальной принадлежности, которое соответствует умственно созидательной активности с несколько расширенным концентрационным диапазоном. Это необходимо для решения проблем усвоения и применения новых открытий, а также их распространения. Этого можно достичь, уделяя большое общественное внимание лицам, которые преуспевают в подобных попытках, а не тем, кто их избегает. Это должно быть не просто вопросом культурных привязанностей в стиле «а как я выгляжу со стороны». Это не должно побуждать человека к тому, чтобы он пытался привести собственное мнение о себе в соответствие с чьим-то другим мнением. Целью должно стать воспитание внутреннего ощущения того, что личность, вносящая такой вклад в развитие общества, должна расцениваться как полезная не только по ее творческим способностям, но и по ее намерениям к дальнейшему развитию и выгодному использованию этих сил. Нужен не зеркальный образ предполагаемого мнения об одном человеке в умах многих (авторитетов, товарищей), а внутреннее моральное ощущение индивидуальности.

Этот вопрос станет еще более понятным при рассмотрении основных этапов, на которых в течение последних двух десятилетий была разрушена господствующая в то время культура США. Начиная с середины 60-х годов наиболее явно наблюдался сдвиг культурной парадигмы в официальной морали «общественного мнения» (что подтверждается большинством газет и развлекательных программ) от ценностей рациональности, технологического прогресса и ориентации на будущее к контркультуре поколения «Сейчас» и «Мне». В общем, речь идет об упадке культуры и распространении гедонистического иррационализма и радикального экзистенциализма. Мы не будем вступать в затяжную дискуссию об этом культурном сдвиге, а лишь остановимся на некоторых основных вопросах, и этого будет достаточно для понимания сложившейся ситуации.

Центральным звеном манипулирования общественным мнением и моралью была внутренняя взаимозависимость «революции сексуального освобождения», для представления которой с начала 50-х порнографическое нарколобби использовало журнал «Playboy», и принижения общественного статуса занятых в производстве до уровня «низшего класса». Название «Плейбой» («Повеса») наиболее точно отражало смысл контркультуры в целом. Ее принципом был и остается гедонистический иррационализм, вырождение, ведущее к неразвитому состоянию интеллекта и морали, ускоряемое вторжением противоестественных и надуманных способов поведения в сферу сексуальных и других подобных оргий. Это совпало с массовым бегством из городской индустриальной жизни и переселением в пригороды в 50-х годах семей, занятых преимущественно в производственном секторе.