Выбор моей реальности. Том 2
Шрифт:
На месте демонтированной сцены, где раньше рабы—артисты демонстрировали новым хозяевам свои таланты, возвышался внушительных размеров золотой (так мне показалось) лев с косматой гривой, держащий в согнутой правой лапе огромную закруглённую саблю, а на спине у него сидело солнце, также из золота. Я пожалел, что у меня в сумке нет ляписного карандаша: мне захотелось подойти ко льву и проверить, подделка ли это или он в действительности золотой.
Рядом с царём зверей с потолка до пола свешивался полупрозрачный синий занавес с розовыми цветами. В названиях тканей и их рыночной стоимости я не разбираюсь, могу только сказать, что занавеска сшита не из бюджетного ивановского ситца. Голова у меня немного поехала
– Почтенные гости, приветствую вас в Большом Иране, где тридцать лет назад я оставил частичку своего сердца, – хрипя и подкашливая, поздоровался с нами белый старик. – Моё имя Хоршид аль-Фариси ад-Дин Насир ибн-Язид. Родом я из провинции Фарс – исторической колыбели величайшей персидской цивилизации. На благодатной земле Фарса мои далёкие предки основали первые поселения более четырёх тысяч лет назад.
– А куда подевался прежний торговец Андромах и его деревянные скамейки? – задал я терзавший меня вопрос. Старик ухмыльнулся в бороду и выдал мне пространный ответ в стихах:
Из края в край мы к смерти держим путь;
Из края смерти нам не повернуть.
Смотри же, в здешнем караван—сарае
Своей любви случайно не забудь!
– Кто же создал этот четырёхстрочный пятистопный ямб, наполненный таким глубочайшим философским смыслом? – Ираклий сразил меня своими познаниями в области теоретических основ стихосложения древней художественной литературы.
– Краткие поучительные четверостишия – размышления о смысле жизни и человеческих судьбах мы называем «рубаи», а строки принадлежат моему земляку – молодому персидскому поэту по имени Абу-ль-Фатх Омар Хайям Нишапури. Прошу, располагайтесь, – Ибн Язид сгорбился ещё ниже и показал нам на персидские ковры с лежащими на них подушками. – Чем я могу угодить вам? Предложить выносливых рабов—гулямов, талантливых поэтов, певцов и музыкантов или гибких и восхитительных гурий?
– Видимо, последнее, – улыбнулся я. Однако вместо гурий вышли одетые в белое парни и перед нами на полу расстелили тонкую красную скатерть, опять с павлинами. Поставили поднос с чаем, затем вынесли вазу с жёлтым мороженым и две круглые ярко—синие тарелки с голубыми и золотистыми узорами, на одной из них лежали сушёные финики, хурма и абрикосы, а на другой – сладости, похожие на популярный в России рахат-лукум. Увидев тарелки, Ираклий, как женщина, принялся восхищаться и кудахтать:
– Необычайно тонкая работа! Великолепное творение персидских мастеров!
– Познакомьтесь с иранской посудой Мина—кари. Сначала изделие из красной меди наивысшего качества покрывают белой глиной и трижды помещают в печь для обжига, а затем традиционными узорами расписывают натуральными красками на основе оксидов золота и меди. Эмаль настолько прочная, что по поверхности можно резать самым острым ножом, но следа от него не останется, – пока Ибн Язид расхваливал всё, что мог, слуги вынесли аналогичную тарелку и положили её на колени Ираклию. – Примите скромный дар от меня в знак гостеприимства. Освежитесь шафрановым мороженым и утолите жажду чёрным чаем с лепестками цветков померанца.
Я с подозрением заглянул в чай: там плавали небольшие белые цветы, но по вкусу он напомнил обычный напиток с лимоном. Из занавески вышли музыканты: ими оказались уже знакомые нам парни. Один из них торжественно нёс деревянную трапецию с натянутыми металлическими струнами, другой поставил
– Персидский сантур – самый древний из иранских музыкальных инструментов. Сантур уникален тем, что является струнным и ударным одновременно. Посмотрите, здесь натянуто более семидесяти струн, а его красочный, проникающий в душу плач извлекают двумя мизрабами – лёгкими металлическими молоточками, – Ибн Язид посмотрел на музыканта, и тот сыграл пару аккордов. Сантур порадовал нас колоритным восточным звучанием. – А это томбак, – торговец показал на барабан, – изготовлен из цельного куска дерева грецкого ореха, сверху обтянут тончайшей кожей годовалого одногорбого верблюда. Ней – древнейший инструмент, пришедший к нам сквозь мгновение нескольких тысячелетий, без него невозможно представить себе ни одну традиционную персидскую мелодию. И наконец, известный своим неповторимым пением шестиструнный тар, корпус которого создан из тутового дерева, а сейчас вы услышите многоликий голос нашей утончённой души!
Глава 9. Парвин и Шахбану
“Dance like nobody’s watching;
Love like you’ve never been hurt.
Sing like nobody’s listening;
Live like it’s heaven on earth”.
Mark Twain
Музыканты заиграли грустную протяжную мелодию – занавеска вновь качнулась, и я чуть не поперхнулся недожёванной хурмой: толкая друг друга, передо мной вывалились две жирухи. Одна из них своими габаритами чуть не снесла золотого льва, когда пыталась первой пролезть в узкий дверной проём. В каждой веса примерно центнера на полтора, обе девушки одеты в жёлтые шаровары и просторные зелёные рубахи. На шеях позвякивали серебряные украшения с массивными непрозрачными голубыми камнями. Напирая на меня и Ираклия огромными грудями, желеобразными животами и безразмерными задницами, гурии, призывно улыбаясь, хохоча и подпрыгивая, принялись вертеться и скакать вокруг нас, как две бешеные слонихи.
Кое-как проглотив прилипшую к зубам хурму, я допил остатки чая и попросил Ибн Язида остановить бесполезную свинопляску – красотки тут же удалились. Торговец, вздохнув по-стариковски, анонсировал следующий номер:
– Сладкие, как исфаханские дыни, стройные, как финиковые пальмы, пугливые, как газели Загроса, фируза и зумрад моей души – луноликие Парвин и Шахбану!
Вместо обещанных газелей вышел ещё один парень, среднего роста и коротко остриженный. Вновь я услышал печальную, но, в то же время, ритмичную, чем-то похожую на современную мелодию, а голос певца оказался сильным, выразительным и звонким – казалось, он заполнял собой всё вокруг, а музыка только слегка указывала ему направление. Мне незнакомо восточное наречие, на котором пел парень, но в исполнении как будто чувствовалась душевная боль и страдание, при этом, песня не звучала скучно или заунывно.
Появились две девушки: такие, как их и описал торговец. Высокие, с длинными прямыми чёрными волосами, яркими тёмными глазами, одежда не скрывала достоинства фигуры, но оставляла небольшое пространство для свободного полёта фантазии. Во время танца девушки иногда в такт подпевали, а иногда отбивали ритм, хлопая в ладоши. В этом выступлении всё было слаженно и гармонично: музыка, песня и танец отлично дополняли друг друга. «Танцовщицы слишком шикарные, чтобы работать официантками в казино», – подумалось мне, когда закончилась песня.