Выбор. Долгие каникулы в Одессе
Шрифт:
Сонечка с грустью смотрит в сторону моря и я, пожалев соседку предлагаю:
– Соня! Так ты иди, тоже искупнись? А я посторожу, если так уж нужно. Заодно и позагораю, пока солнышко высоко стоит.
– Ой! Правда? Спасибо Миша! Ты только отвернись, пожалуйста, мне платье снять надо. И смотри не подглядывай!
Я усмехнулся, она хоть сама-то поняла, что сейчас сказала? Да и больно мне надо на неё смотреть. Нет там ничего такого, на что посмотреть можно, да и возраст у меня сейчас такой, что девчонки совсем не интересуют. Я расстелил простынку и, раздевшись до трусов, улёгся на живот, подставив
– Миша! Ну, ты и сторож. Так тебя самого унесут, а ты и не заметишь! Хоть бы переворачивался с боку набок, сгорел ведь совсем!
Довольная Сонечка уже расчёсывает свои густые волнистые волосы, подставив закатным лучам счастливую мордашку.
– Иди, купайся! Только этих малолетних шлемазлов на берег выгони погреться, вода холодная, а они, бестолочи, этого не понимают. Так и заболеть недолго!
Я подхожу к воде и, подумав секунду, тоже скидываю трусы и вешаю их на сук топляка. Братья мои ровесники, а купаются без трусов, да и нет тут вокруг никого, кого стесняться нужно.
– Эй! Водоплавающие! Ну-ка вылезайте на берег погреться. Не хватало мне ещё за вас звездюлей получать от вашей мамы за вашу простуду!
Выгнав братьев на берег, захожу в воду по пояс и, зажав нос пальцами, с головой погружаюсь в воду. Вынырнув и отфыркиваясь от воды под вопли Арика, что я купаюсь как девчонка, ныряю в набегающую волну. И кто сказал, что вода в море холодная? Это вы ещё в Байкале не купались!
Я родился и вырос на берегу сибирской реки, да и потом всю жизнь прожил или возле моря, или рядом с рекой. Да и зимой бассейн посещать не забывал. Плавать любил и умел с детства. И хоть спортсменом не был, но что такое брасс, кроль или баттерфляй знал не понаслышке. Вот и сейчас я перепробовал все стили, которые знал. Ну, что сказать? Получалось так себе, довольно корявенько, в прошлой жизни у меня выходило намного лучше. Перевернувшись на спину, я раскидываю в сторону руки и плавно раскачиваюсь на лёгкой волне. Лепота!
– Эй! Мишка! Ты где?
Я высовываюсь из воды и гляжу на пляж. Так и есть. Братья видимо потеряли меня и забеспокоились. Помахав им рукой, чтоб привлечь внимание, я лениво плыву в сторону берега, до которого не далее ста метров.
– Мишка! Ты что, совсем с ума сошёл, что так далеко заплываешь? А если ногу судорогой сведёт? Да твоя мама нам все ухи открутит! Знаешь, как она больно уши дерёт?
И Додик машинально трогает своё ухо.
– Давай тоже вылазь, Соня уже кушать зовёт.
– Сейчас, только ещё стометровочку для разогрева проплыву и подойду.
Не понял? А где мои трусы? Я смотрю на топляк, на котором висели мои труселя и вдруг пропали.
– Эй! Мишка, кушать иди!
Возле нашего лагеря стоит Арик и довольно улыбаясь, размахивает моими трусами как флагом. Додик и Соня смотрят в мою сторону и тоже ехидно ухмыляются. Вот же шкода малолетняя! Ну ладно, будет и на моей улице праздник, уж что-нибудь да придумаю, ещё не обрадуетесь!
Проходящая мимо меня парочка приостанавливается, и парень с пьяной непосредственностью восклицает:
– Катюха! Да ты глянь, какая фиговина у пацана растёт!
Девица заинтересованно глядит в мою сторону и пьяненько хихикает:
– Сеня, это у тебя фиговина, а у пацанчика
И рассмеявшись, увлекает своего кавалера дальше. Я ухмыляюсь, оказывается анекдот из моего времени, про слона с фиговиной имеет очень длинную бороду. Подойдя к Арику, я забираю у него трусы и заодно отвешиваю лёгкого подзатыльника.
– Ай! Ты чего дерёшься? Мы что, твои трусы караулить должны были? Я вот Рафику скажу, так он тебе самому знаешь как наваляет!
– Не тобою положено, не тебе и поднимать! Выставил меня дурнем перед чужими людьми, так помалкивай теперь уж.
– Ну, надо же! Хоть бы срам свой прикрыл, бесстыжий, трясёшь тут бейцами, как пропитой босяк с Сахалинчика, да ещё и руки распускаешь! Я больше с тобой вообще никуда не пойду, и гулять не стану!
– Да не больно-то и надо! Подумаешь, Цаца выискалась. А прикрывается пусть тот, кому нет что показать, а мне стыдиться нечего. А вот была бы ты культурной девчонкой, так отвернулась бы, как и полагается приличной девочке, а не пялилась, куда не следует.
Я одеваюсь и всё больше начинаю злиться на себя и на этих малолеток. На ровном месте скандал устроили. Опять мои эмоции вперёд меня выскакивают. Под собственное сердитое сопение я не спеша зашнуровываю ботинки.
– Это я-то Цаца? Это я неприличная девочка? Ах, ты… Это я пялилась? Да ты что ли совсем дурак?
В голосе Сони прорезалась нешуточная обида, и появились слезливые нотки.
– Да я… Ой! Детдомовские идут!
Закончив шнуровку, я отряхиваю штаны от песка и разгибаюсь. Однако засада! Вокруг нас стоит пятеро пацанов в возрасте десяти-одиннадцати лет. Действительно, детдомовские. Одинаковые стрижки в ноль, одинаковые серые штаны и рубахи и одинаковые растоптанные башмаки. А самое главное, одинаковые рыскающие по сторонам взгляды озлобленных волчат.
В другое время я бы и сам предложил им свои продукты. Видно же, что пацаны голодные. Сейчас в детдомах ребятню разносолами не балуют, да никогда и не баловали. Забота в основном на словах, а на деле… Но судя по всему, тут экспроприация разворачивается уже и без моего желания. И надо что-то делать. Очень уж мне не нравится, как ситуация начинает развиваться.
– Оба на! Ты глянь Микола! Мы тут на наш пляж пришли после трудового дня пот пролетарский смыть, а какие-то залётные буржуйчики наше место уже заняли и испохабили! Ты глянь, какие у них харчи смачные, а у нас с самого утра маковой росинки во рту небыло. И где она, эта самая справедливость, за которую наши отцы жизней своих не жалели и кровь проливали?
– А с нами, детьми рабочих, нэпманские детишки по справедливости поделиться не хотят? А шо? Мы много не возьмём, одну корзинку вам, а одну нам, всё по справедливости! Вот только курочку свою нам положить не забудьте, вот не поверю, шо ваши жидовские мамы вам кошерную курочку с собой не положили. Или вы уже сожрали наших куриц?
Вожак малолетних босяков явно наслаждается ситуацией. Говорит с лёгкой ленцой, и как бы даже сочувствующе, вот только я в это сочувствие абсолютно не верю. Ещё в прошлой моей жизни не раз видел как подобная ленца, и сочувствие мгновенно сменялись беспощадной яростью. Внешне безразлично я осматриваю берег, с тоской понимая, что никто к нам на помощь не придёт.