Выбраные места из дневника 2001 года
Шрифт:
Перед панихидой Владимир Георгиевич Бояринов принес стопку сигнальных экземпляров книжки В. Д. “Крестный путь”. Живое слово встретилось с мертвым мастером.
“Спит Божий мир, спит мир безбрежный, Устав от памяти и грез; И, тишины касаясь нежно, Уснули крылья у стрекоз”.
“А там — за самым краем дали, Уже сейчас навеяв жуть, За нами вслед, и в дней провале Продолжится наш крестный путь”.
“Спать уложила птиц рябина. Спит Божий мир — одна семья; И новый день — моя чужбина Страшит безмолвием меня”.
Появились эти сигнальные экземпляры каким-то чудом. Стихи в книге — вещие.
“Светлеет понемногу В груди, где, трепеща, Горит душа — как Богу Зажженная свеча”.
31 июля, вторник. В “Независимой” статья о комиссии по помилованию при президенте. Я давно интересуюсь этой комиссией, может быть, еще и потому, что она сплошь сформирована из интеллигенции. А интеллигенцию я знаю как людей не действия, а слова, знаю, как людей, не стремящихся увидеть результаты своих поступков. Вот что пишет “НГ” о деятельности этой комиссии. “Вот лишь несколько цифр, которые показывают динамику работы комиссии:
Из этой же газеты узнал и еще одного члена комиссии, которого я как-то выпустил из виду, — Марка Розовского. По какому же принципу их отбирали? В чем здесь дело, откуда такая быстрота и страсть к “милости к падшим”? Невольно вспомнил, как однажды ко мне в ректорский кабинет ворвался некий пышнотелый восточный мужчина и пообещал 10 тысяч долларов только за знакомство с Приставкиным.
4 августа, суббота. Постепенно из телевизионных программ становится ясно, что Россия — страна постоянно действующих чрезвычайных ситуаций. Эта “чрезвычайка” действует так интенсивно, что мы постепенно начинаем отвыкать по-человечески этому всему сочувствовать. Трагедия превращается только в зрелище. Сегодня упавший самолет, завтра убийство в Чечне милиционеров, а послезавтра торговля человеческими органами. Возникает вопрос: или этого раньше было меньше, или мы об этом не знали? Наверное, не знали, потому что прежний обкомовский режим немедленно, не дожидаясь окрика и финансирования из центра, переселял людей, тушил пожары и не допускал того, чтобы в центре автономной республики возникали холерные очаги. Разве для этого получили суверенитеты автономии, сколько могли проглотить? Управлялись на местах, потому что знали — за это в центре снимут штаны. Многое для обывателя и тогда, и сейчас очевидно: например, если не завезти в Приморье уголь, то оно опять замерзнет, если регулярно, с весны, не бомбить ледяные заторы на Лене, то опять возникнет наводнение. Не видит этого всего только власть. А если не видит, то чего взялась управлять? Все ссылаются на то, что нет денег, но в критические ситуации деньги находятся. А может быть, у нас дефицит сообразительности, которая исчезла с переходом на рыночные отношения? Какой же, например, умелец так составил маршрут движения северокорейского лидера, чтобы вызвать у пассажиров, а летом почти все — пассажиры, сильнейшее раздражение? Мне иногда кажется, что такого лизоблюдства и низкопоклонства не было и при старом режиме, который я прекрасно помню.
17 августа, пятница. Все время отвлекался на передачи, связанные с 10-летием ГКЧП. Сейчас сама правда ГКЧП уже вроде никому не мешает. Поэтому по телевидению идут поразительные подробности.
Неожиданно достаточно убедительным оказался Янаев и, как всегда, умен и аргументирован бывший премьер Павлов. У людей было стремление спасти Родину, т. е. оставить ее народу веру в будущее, в будущее их детей, в то, что нужно для обычной, может быть, даже и мещанской, жизни, жизни без излишеств. Но здесь на пути встает Горбачев, который в этих передачах предстает как личность мерзейшая. Самое худшее, крестьянское лавирование и осторожность сложились с элитным образованием, которого он, в общем-то, так и не получил: полудурость-полуловкость. Возникли и новые обстоятельства вокруг “Альфы”, защиты Белого дома, вокруг личности Хасбулатова, выманивания Горбачева из Крыма и проч. и проч.
19 августа, воскресенье. Поздно вечером, почти ночью, для “Труда”:
“Случилось невероятное, мы все же дважды, как в реку, вошли в одну и ту же историю. В связи с десятилетием так называемого августовского путча все каналы телевидения показали свои версии. Это все равно, как если бы к десятилетию Октября появился не только один фильм Эйзенштейна, уже художественно отточенная и неколебимая версия, а заговорили все участники событий. Точка зрения Николая Второго, точка зрения Троцкого, точка зрения императора Вильгельма, и еще здесь же баламут Распутин слушает красавчика и убийцу Феликса Юсупова. Я уже не говорю здесь о В. И. Л. Что-то подобное произошло сейчас, и зритель вынес свое суждение. От зрителя первой трети века наш зритель отличается тем, что уже не следит за версиями — версию каждый комментатор и каждый телевизионный герой придумывает себе удобную и выгодную, — зритель следит за людьми! Какое, оказывается, большое количество врунов и карьеристов сопровождало это историческое событие. Возьмем, например, знаменитого Павла Грачева, который до последней минуты играл сразу за две команды
21 августа, вторник. До удивления наши мысли — меня, неимущего человека, и Алексея Васильевича, одного из богатейших людей России, — сходятся. Я вижу в сегодняшней КПРФ, хотя бы в ее большевистской основе, некий социальный и справедливый стимул первого христианства. Наши первые большевики и социалисты — это были люди аскезы, фанатики. Потом аскеза ушла, ушел фанатизм, и следующее поколение стало устраиваться в жизни, хотя социальную струну общества они, в соответствии с учением, держали. Другое дело, что совершенно исчезла морально-нравственная компонента. Социализм и даже коммунизм значительны, когда рядом существует Церковь, когда есть какие-то проходы, по которым функционируют эти идеи справедливости, социального равенства. Потом партийная компонента задавила и придавила Церковь, и она стала чувствовать себя лишь частью государства, не более. И это психология самой Церкви, которой надо бы сейчас все брать в свои руки.
Тут я вспомнил одно свое раннее интервью, которое давал еще до начала перестройки, когда только что стал членом Московского комитета партии. Старший преподаватель Литературного института, член МК. Парадоксально, что рекомендовал меня туда Евгений Юрьевич Сидоров, по крайней мере, с ним советовались. Так вот, тогда я в интервью как бы потребовал свободы слова для коммунистов, т. е. на интуитивном уровне мысль о соединении этих двух начал, будоражащих нашу страну, мне тогда уже была ясна.
Как ни странно, коммунистические идеи не уходят и сейчас с повестки дня, и все больше молодежи проникается этими идеями. Победа Ходарева на губернаторских выборах в Нижнем знаменательна. Другое дело, что очень неосмотрительно он приостановил свое членство в КПРФ и проч. Голосовали за него не как за гениального хозяйственника, плюралиста, а как за коммуниста. Много ли мог украсть тогда секретарь райкома? Вот то-то.
22 августа, среда. Уже несколько дней все говорят о Дне флага, который связан с августовским путчем. Показали митинг-концерт на площади у Белого дома. Ведущий корреспондент отметил, что площадь уже не та, она приняла державный вид, Белый дом стоит за крепкой решеткой. По поводу решетки я всегда думаю о том, что и перед парадным двором Версаля была решетка, — а ничего, закачалась. Концерт собрал не так уж много народу. Выступали Немцов и кумир всех режимов Виталий Коротич.
Удивительно, но просто на митинг по поводу путча уже никого нельзя собрать, поэтому сосвистывают эту халявную молодежь, которой не пробиться уже послушать где-нибудь в зале группу. Такая ситуация была и с флагом, и с возложением венков у могил трех безумных ребят, погибших в туннеле, когда толпа накрывала танки брезентом и каким-то образом мешала танкистам организовываться… Бог с ними. Но к памятнику люди тоже не пришли. Не получилось из этих бедных, несчастных ребят героев нового времени. Апокрифы еще долго будут рассказывать, что “караул устал”, вспоминать имена Зои Космодемьянской, Николая Гастелло, Паши Ангелиной, Стаханова, — а вот эти имена не прижились и уже не приживутся. Как очень верно заметил поэт: дело прочно, когда под ним струится кровь. Но кровь — во имя счастья всего народа, а не нахрапистой его части.
30 августа, четверг. Утром открыл “Труд”. Тот сюжет, который я посвятил 10-летию путча, отсутствует. Вместо него широко и вальяжно раскинулось что-то написанное Леней Павлючиком. Интересно, струсили или что-то не сообразили по стилистике?
В 12 часов дня на собрании отговорил свой доклад. Это все, что сделано за последний учебный год, и планы на будущее. К моему удивлению, был полный зал, значит, народ чего-то ждет, значит, все находятся в ожидании. Вообще-то доклад достаточно традиционен, единственно, что нового — это его композиция и некоторая литературная концовка.
Но начал я со смерти Цыбина, с его похорон в церкви Большого Вознесения. И это лето, эта жара, это невидимое присутствие в этой церкви молодого и счастливого Пушкина, это мое желание окончить свой жизненный путь в той же церкви — и тогда литературная и жизненная дороги сомкнутся. Одна и та же улица, где находится Союз писателей, где находится сберкасса, о которой я уже писал, и где возвышается церковь. Я уже не говорю о том, что и проработал я полжизни на улице Качалова… Это не просто совпадения, это судьба. Вот, собственно, моя родина и пространство моей литературной и человеческой жизни. А жил я где? Там же — улица Качалова, дом 10 дробь 12. Валя бежала вечером по двору (двор тогда был проходным на Гранатный переулок, это уже потом на месте этого прохода вырос огромный новый корпус Дома звукозаписи), и летом, через открытые окна, доносился стук ее каблуков. У нее была удивительно характерная, летящая походка, и я по звуку определял, что идет она…