Вычеркнутый из жизни
Шрифт:
Он увидел, что находится на набережной Доунгел, в бедном районе города, возле доков. Он пришел сюда, сам не зная почему. Повинуясь какому-то странному импульсу, Пол понуро побрел дальше, через железнодорожные пути, мимо сложенных штабелями тюков, мешков и оплетенных бутылей, загромождавших гавань. С моря потянулся вечерний туман, к которому примешивались соленые испарения, поднимавшиеся из бухты, и стрелы подъемных кранов сразу приобрели призрачные очертания. На дальнем маяке сирена низким басом завела свою печальную песнь.
Наконец баррикада из ящиков, наваленных между сараями, вынудила Пола остановиться, — он
Вокруг Пола прихотливо клубился туман, в ушах гудела и гудела сирена маяка, а он сидел и напряженно всматривался в корабль. Каникулы у него начались, планы преподавания в летней школе рухнули — впереди ничего, кроме томительного безделья. Внезапно непонятное волнение охватило Пола; он понял, что его поступки предопределены. Не раздумывая, вытащил из кармана записную книжку и написал на листке: «Уезжаю на несколько дней. Не волнуйся. Пол».
Вырвав листок, он сложил его и на обороте написал фамилию и адрес матери. Затем подозвал одного из мальчишек, стоявших среди зевак, и отдал ему записку, присовокупив для верности монету — гонорар за доставку. Потом встал, твердым шагом подошел к пароходной кассе и за несколько шиллингов купил себе билет до Холихеда. Уже отдавали концы, когда он ступил на сходни. Вот тяжелый канат шлепнулся в воду, машины заработали, и судно, вздрогнув, направилось в открытое море.
Глава V
Было шесть часов утра, и шел сильный дождь, когда «Эвонский дол» стал на якорь у Холихеда. Продрогший, с трудом передвигая одеревеневшие ноги, Пол сошел на берег и направился к вокзалу. Он едва успел проглотить чашку чаю в буфете, как объявили о прибытии поезда, следующего на юг. Пол, расплатившись с полусонной официанткой, вскочил в вагон и занял свободное место в уголке купе третьего класса. Паровоз дал гудок — и поезд тронулся.
Это было утомительное путешествие через Шрусбери и Глостершир, с двумя пересадками, во время которых Пол промок до костей, так как был без пальто. Однако эти мытарства привели лишь к тому, что он еще больше утвердился в своем намерении довести затею до конца. Словно под стать его мрачному настроению, пасторальный характер местности постепенно менялся, и теперь поезд уже шел по дикому, пустынному краю. Ровные квадраты огороженных полей исчезли, появились каменистые пустоши и степь, поросшая жалкими побегами вереска. Поля пестрели высокими монолитами — они стояли кругами, древние и призрачные. На западе из-за хвойных лесов поднимались серые горы, прорезанные бурными водопадами, увенчанные темными облаками. Паровоз пыхтел, преодолевая сопротивление дувшего с моря ветра, а за одним из поворотов Пол увидел и море — холодные волны его с грохотом разбивались о высокие скалы.
Наконец, часов около четырех пополудни, поезд остановился у маленькой станции среди вересковой степи — сюда-то и ехал Пол. Единственная платформа была почти пуста, когда он вышел и, чувствуя, как
Чем ближе он подходил к мрачной крепости, тем сильнее билось его сердце. Во рту у него пересохло, грудь сдавило, в желудке было пусто, и противно сосало под ложечкой, так как за весь день он проглотил лишь сандвич и чашку чаю. Дорожка пошла под уклон, и Пол, остановившись, прислонился к чахлой березе, чтобы перевести дух. На западе образовался разрыв в облаках и проглянул кусочек зеленовато-молочного неба, на фоне которого проступили очертания тюрьмы, достаточно хорошо различимые отсюда, с вершины холма.
Она вздымалась огромным глухим массивом, прорезанным лишь низкими воротами со сторожевыми башнями по углам, похожими на нахохлившихся орлов, — вздымалась отвесно, как скала, мрачная, будто средневековый форт. Возле нее в два ряда выстроились домики тюремщиков, сараи и мастерские, а вокруг простиралась голая вересковая степь. Неприступная стена, утыканная шипами, окружала всю территорию, на которой, подобно огромным разверстым ранам, зияли три каменоломни. В одной из них работало несколько команд арестантов, издали похожих на серых муравьев; их охраняли четверо тюремщиков в синем, медленно и грозно шагавших с винтовкой на плече. Пол не сводил глаз с бурых фигурок, которые усердно трудились, то сгибаясь, то разгибаясь, а вокруг стояла первозданная тишина.
В эту минуту позади раздались шаги. Пол вздрогнул и стремительно обернулся. На вершину холма поднимался пастух в сопровождении косматой овчарки. Вид у него был суровый и неприветливый — казалось, эта дикая, мрачная природа наложила на него свой отпечаток: он остановился рядом с Полом и, опершись на посох, с врожденной подозрительностью оглядел незнакомца.
— Не слишком приятное зрелище, — промолвил он после долгого молчания.
— Да, — с трудом выговорил Пол.
Тот медленно кивнул.
— Вот проклятое место — другого такого не сыщешь. Я-то уж знаю: сорок лет здесь прожил. — Он помолчал. — У них там в прошлом месяце бунт был — погибли пять арестантов и двое тюремщиков, а с виду будто ничего и не случилось. Так же было тихо и спокойно, как сейчас. Шито-крыто! Вот мы с вами тут стоим, разговариваем, а часовой на той вон башне уже наставил на нас бинокль и следит за каждым нашим движением.
Пол вздрогнул, но тотчас взял себя в руки, решив выяснить то, что так интересовало его:
— А когда там у них дни свиданий?
— Дни свиданий? — Пастух посмотрел на него с явным недоумением. — Таких дней там нет.
У Пола захолонуло сердце.
— Но ведь есть же… — вырвалось у него, — конечно, есть такие дни… когда родственникам разрешают видеться с арестантами?!
— Им никого видеть не разрешают, — отрубил пастух. — Никогда. — Его обветренное лицо, не знающее улыбки, исказила кривая усмешка. — Нам так же трудно попасть туда, как им — оттуда выйти. А теперь — до свидания, молодой сэр.