Выдумщик
Шрифт:
Она улыбнулась, наконец! Но не благодаря мне.
– Ты что… Собираешься это стирать? – изумился я.
– Не в крови же на помойку выбрасывать. Слава богу, соображаю еще…
Да. Неожиданный вечер.
– Какая-то там случилась катавасия у них! – махнула рукой, почти весело. Трудную точку, кажись, прошли.
– «Куклу» хотел всучить! – вырвалось у меня.
– Он куклами занимается? – мама оживилась. Пикантная подробность. Вспомнила молодость.
– Да. Увлекается! – вынужден
– Ну, Фека! – мама покачала головой. – А говорил – стоял на вершине мраморной лестницы, и на него орды иноземцев ползли – и скатывались от его ударов! А он стоял. Рубаха свисала клочьями. Только манжеты остались. А враги ползли. Но постепенно вырубались… Его слова. По его версии, – мама была оживлена как никогда, – это его обманули! Он за правду стоял!
Как его-то можно обмануть, с «куклой» за пазухой? А ведь можно! Интересная мысль…
– А на самом деле, – мама совсем помолодела, смеялась, – думаю, отметелили его в парадняке за очередную его аферу – и все!
Такая версия ее тоже бодрила. То есть – иллюзий не строила… Но почему-то любила! А мне все же хотелось тему сменить. Все-таки я у мамы, и скоро на поезд.
– А я вот тут… получил!
Я разверз конверт, набитый купюрами. И настоящими, что интересно! Или – нет?.. Восторга не было. Я уже привык. Надо же маме что-то делать с ее горем, вот она и придумала: «Георгий ничего так и не добился. И Валерка такой же!» Для убедительности – добавила меня, с этой жалкой премией, доставшейся мне через глубокое падение… Ну, что же. Не буду ее сбивать. Не стану героем в ее глазах.
– Да, кстати! – сказала уже сухо, уже для меня. – Фека просил передать для твоей Насти! – И она подала глянцевые тетрадки с грустью.
Вот – даже этот уголовник благороднее тебя! Удар под дых. Ну, Фека! Окровавленный, но принес! Не мог мне в вагоне передать! Не мог. Тогда бы его моральное превосходство оценил только я. Да и то неохотно… Аудитория не та. А мама – просто цвела! Но и иллюзий не строила, слава богу!
– А ты что – хочешь в одном купе с этим прощелыгой деньги везти?
– Да. А что? – произнес я недоуменно.
У нас же любят таких, рвущихся сквозь преступления к святости, к благородству. А других не очень-то чтут… «Своими делишками заняты! И больше ничем!» Это про меня.
– Да. Повезу!
И лучшего я не стою!
– Ты с ума сошел! – мама совсем развеселилась. – Давай-ка придумаем что-нибудь!
Фека в купе надменно молчал. Видимо, жадно ждал, когда я заинтересуюсь деталями кровавой битвы на мраморной лестнице. Но, не дождавшись, выпалил:
– Кстати – тетрадки передали тебе? Ты, вообще-то, у матери был?!
– Разумеется. Но… какие тетрадки? А,
Он мельком заглянул в мой портфель. Конверта премиального нет! «Вот сволочь!» В смысле, я. Он слегка напрягся. Только тетрадки в портфеле, плод его благородства! Которое, думается, достало уже и его. Фека, недовольный, отпрянул. Явно ждал чего-то еще. «Разве ты не все получил, что тебе причиталось?» – хотелось спросить его. Пиджак на голое тело одет, рубаха порвана. Мало славы ему?
Хотел, видимо, исполнения пословицы: «За одного битого – двух небитых дают». Но где взять этих двух небитых – не представлял. Мы ехали в СВ, и еще двух – не было, хоть убейся.
– Все хорошо прошло? – вскользь поинтересовался я. И более оскорбительного вопроса не мог задать. Обнулил! А опухший фиолетовый нос его? А заплывшие его глазки? Это хухры-мухры? Впрочем, мне свойственна невнимательность к людям – Феке есть на что обижаться, за что мстить. Друг, называется! То есть я кругом виноват. Не был на битве и проявил равнодушие.
– Да-а! – Фека проговорил возмущенно. Заводил себя перед делом. – Говорят, тебя можно поздравить? – презрительно произнес.
Пока друга били (правда, за дело), этот премии получал! Не нашел ничего лучшего!.. Не говоря уже о достойном.
– Поздравляю! – все презрение вложил. Но – с элементами дружеского сопереживания. – Вот!
Он горестно поставил на стол бутыль. Горче текилы ничего нет. В самый раз! Даже соли он не поставил. Чтобы сразу – тошнить. А чего заслуживает еще эта премия?
– Да какая там премия? – уничижительно произнес я.
– Да уж знаю, наслышан! – посочувствовал он. – Карман не жжет?
Насчет кармана – это он ловко закинул.
– Да нет. Не жжет, – я потрогал за пазухой. – Толстокожий я… Во всяком случае – не прожигает. А ты что? Литературный критик?
– Слава богу, нет!
Мы смотрели друг на друга как враги. Нужная ступень злобы достигнута.
– Ну что… выпьем сию горькую чашу? – произнес он скорбно, едва ли не по-церковнославянски. Видимо, готовился в монастырь.
– Давай! – выпив, я стукнул стаканом об стол. – Всё. Подташнивает. Пойду кину харч. Вот! – я влез за пазуху и положил на стол пухлый конверт. – А то уроню еще не туда. Счас.
Заметил: в последнее время я полюбил изображать пьяного. Не слишком увлекся? Найдя, наконец, ручку туалета, рванул. Зачем? Никто же уже не видит меня. Покачиваясь, простоял там положенное время. Вернулся, утирая рот…
– Нормалек! – я омерзительно усмехнулся. – …А где? А-а.
Конверт лежал на столе. Но не тот. На том было еле видно нацарапано: «100 т.». А на этом – нет. Не учел он.