Выдумщик
Шрифт:
Я надеюсь – успеет? Долго париться не хотелось бы мне.
Через час домой вернулся. Но он успел. Я глянул в шкаф… перемены были. Спрятанные там доллары он, конечно, взял. Положил куклу! Добросовестный человек!
И что трогательно, крайние стодолларовые купюры были настоящие! Я даже слезы почувствовал. А украденные им у нас доллары были – нет, не настоящие. Горько это говорить. Но – «кукла», увы. Но не традиционная. Эксклюзивная! Во времена моей дружбы с «Ленфильмом» там снимали фильм по моему сценарию «Казусы казино», а заодно я увлекся художницей-бутафором. А она, как выяснилось, не была искренней. Предложила мой гонорар, в те времена гигантский, для верности поменять на доллары. Верность –
Вид неважный у него был. Похищенные доллары были раскиданы по полу и по столу! Сдали нервы? На мой взгляд – это неосторожно: никто же не знал, что бумаги ненастоящие.
– Сейчас зачем пришел? – промычал Фека. Неужто пьян?
– Ты что? С ума сошел? Спрячь! Увидят!
– Заботишься, значит, обо мне?
– Да уж как умею!
– Ты нивелировал мою жизнь! Хочешь сказать, за «куклу» получишь все равно «куклу»?
– Да. Разве это жизнь? Бросай ее! Давай выпьем.
Но с этим я опоздал – он выпил без меня.
– Я восстановлю честь профессии вора! – он ударил кулаком в грудь.
– Может, не надо?
– Надо, – проговорил он и встал.
И поруганное восстановил-таки! Кого-то обворовал, кто действительно на него обиделся. Может быть, удалось ему украсть, наконец, настоящие доллары? И он гордо сел.
После я узнал, что он вернулся к шкапинцам и те взяли его. У них дела были серьезные. Значит, увидимся не скоро.
Мама заплакала, когда я ей рассказал.
– Ну – дурак! Ну – дурак! – повторяла, вытирая слезы. – А ты где был?
Ну конечно же, я виноват.
– Я, мама, был в гуще событий. Пойми: он хотел меня стереть, по уголовной привычке, показать, что все дела мои – ноль и командует он. Но это, мама, со мной никогда не пройдет, и все жаждущие этого – пожалеют. Не простит? Я тоже ему не прощу, что он превратил меня из вольнодумца – в консерватора… Мама! Ну что ты все плачешь? – отчаялся я.
– Васька Чупахин умер сегодня, – всхлипнула она.
– Ну что? – сказал я отцу. – Деньги наши, слава богу, на месте. Зовем всех – и будем жить как люди.
– Кого это «всех»? – проворчал он.
– Ну… Нонну, мою жену. Настю, внучку твою. Хватит им в Петергофе маяться. Хотел тут сделать ремонт, но, как говорится, – «по ходу».
– Прэ-лэст-но! – произнес он ключевое свое слово, которое не всегда обозначало восторг.
Когда сгорела зерносушилка: «Прэ-лэст-но!»
– Ой! Как мне здесь нравится! – воскликнула Нона. – Жить почти на Невском!
– И я рада! – серьезно, басом сказала Настя.
Отец даже утер слезу. Он пошел к себе (в бывшую мамину комнату), долго там копошился. И вышел, сияя.
– Это, Настя, тебе! – и протянул ей стодолларовую купюру.
– За все напрасно прожитые годы! – засмеялась Настя, любуясь купюрой. – …Прэ-лэст-но!
Теперь они будут приглядывать друг за другом, и я смогу ездить, куда мне надо.
А насчет холодности моей мама ошибается. Иногда я сам себя боюсь! Когда мы с девчонками (дочерью и женой) приехали в Сочи, в отель, выяснилось, что там – ад. Девочки даже плакали. В восемь утра, еще до завтрака, все топчаны на пляже оказывались заняты, хотя никто, я видел, не приходил. Где шапочка, где носок, и – не тронь! И мы два дня страдали на краю пляжа, на острых камнях. Так мечтали о счастье! И столько денег заплатив!
Я не всегда терпелив и сдержан. Глубокой ночью, дрожа от холода, я прибежал на пляж.
Конечно, скажете вы, если бы я протянул Феке руку или подставил плечо, я мог бы его спасти. Но рук не оказалось свободных. Также и плеча. Ча-ча-ча.
9
В Москву-то я продолжал ездить. Уже, увы, без Фекиного руководства. Но оказалось – проще. Сегодня – «Юность» берем! И вот я увидел через дорогу сделанную из светящихся трубок эмблему любимой «Юности»: силуэт девочки среди листьев, один лист совпадает с силуэтом ее губ. Лишь дорогу перейти. Кудрявый синеглазый ровесник мой хохотал по телефону и, повесив трубку, еще похохатывал. Отличный момент.
– Ну? Принес? – он, еще сияя, повернулся ко мне.
– …Нет, – я решил, в виде исключения, сказать правду.
А если бы я сказал «принес» – то как бы выкручивался? Ответ мой, однако, понравился.
– Молодец! А то я был в ужасе – у нас как раз обед.
– Ну, видишь, какой я!
– Наш человек!
И мы пошли в ЦДЛ. Начинать надо с этого.
– Давай сядем вот к этим балбесам!
И балбесы оказались на пять баллов.
– Что-то мне у вас нравилось! – один ткнул в меня пальцем.
– Что?! – воскликнул я.
– Не помню! Но напишите для нас рассказ – и все прояснится.
– Согласен! А кто вы?
– Журнал «Плейбой!» – с усмешкой произнес он. – Испужалси?
– Нет… Но у вас, наверное, – насилие, секс? Впрочем – можно и… – тут я заткнулся.
Он как-то лениво задумался, потом зевнул и покачал головой.
– Не-а! Честно говоря, секс уже нам надоел, как фрезеровщику стружка… Напиши что-нибудь позанимательнее, про обычную жизнь.
До отъезда чего я только не пробовал – не получался рассказ! Все! Финиш! Куда уж для «Плейбоя» тебе писать! Разве что для журнала «Огородник»! И то – огородники граблями забьют… Грустный, я шел по платформе. И вдруг – колоссальную догнал девушку! Она шла типичной раздолбанной походкой манекенщицы, закидывая одну ногу за другую. О! Тормознули вместе с ней: вагон третий! Вот это да! «Девятнадцатое», – буркнул проводник, разглядев ее билетик и даже не взглянув на нее. Схватившись одной рукой за поручень, она гибко втянулась внутрь и – тут не было никаких сомнений – обернулась и улыбнулась! Сунув свой билет проводнику, я устремился за ней… Забыл, что буркнул этот толстяк, запихивая мой билет в кармашек своей сумы, – …двадцать первое? В одном с ней купе? Не может быть! Я поравнялся с дверью, возле которой темнели в рамке цифры «19–22», затаив дыхание заглянул в щель. Изогнувшись, разметав длинные волосы по плечам, она устанавливала свой крохотный рюкзачок на верхнюю полку, а на нижней, обалдело уставясь куда-то в район впалого ее живота, на двадцать первом месте, сидел лысый лопоухий интеллигент, безвольно что-то лопоча, вроде «…пожалуйста… разумеется». Господи! Как же мне не везет! Лопоухому счастье. Будет лопотать вместо того, чтобы сразу, энергично, «под микитки»! Иди… твой номер тридцать первый. Ну – ясное дело – последняя дверь возле туалета. Дверь с глухим визгом отъехала… О, вот это твой вариант! Худой, как палка, военный в чине капитана, лишь злобно глянувший в ответ на мое вежливое приветствие, прильнувшая к нему сдобная жена с гладкой прической, грустно кивнувшая мне в ответ. Весь проход занят громадным чемоданом, обвязанным веревками.