Выход за предел
Шрифт:
– О-о! Ничего себе! Ништяк, Артист! – послышались веселые возгласы со всех сторон.
А знакомый ей уже голос Шпигеля выкрикнул:
– Ну, бля, Артист, ты даешь!
– А я не даю, Шпигель, и тебе не советую, – ответил он и продолжил: – Знакомьтесь…
– Это… – посмотрев на Василину и, вероятно, только что отбросив первый слог «зо», вдруг произнес: – Лушка!
– А для вас, пацаны, она Луша.
Взял ее под локоть и, добавив: «Вперед, босота», – повел ко входу «Кавказской кухни». Если бы Василина знала, куда идет, то вряд ли отправилась на этот бал. Войдя внутрь, она откровенно запаниковала, увидев человек двести мужчин разного возраста, разных национальностей и в одинаковых черных костюмах, сидевших за общим п-образным столом. Этот огромный стол был сплошь заставлен
При слове «менты» все деловые притихли во внимании. А седовласый с розой в петлице обвел их взглядом, посмотрел на вновь прибывших и сказал: «Да вы присаживайтесь, пацаны». И показал рукой на левое крыло стола.
– А ты, дорогой Артист, подойди поближе, не стесняйся.
Кузя-Артист подошел к центральному столу изнутри, заложив руки в карманы, и встал на всеобщее обозрение. А седой, или просто Михалыч, продолжил: «Он как-то подломил хорошую хату с ювелиркой и спускается по лестнице с футляром от скрипки, полным „рыжья“. А навстречу мусора бегут – сигналка зазвякала. Какой-то оперок ему и говорит: «Ты что, скрипач?» А наш в костюме, в галстуке, тому с улыбкой и отвечает: «Нет, я баянист». А мусорок снова: «А че со скрипкой?» А наш в ответ: «Таскать легче». Тогда мент ему: «Давай-ка двигай отсюда, артист. Не до шуток нам. Тут ограбление, понял?» – «Понял», – ответил новоиспеченный Артист. И двинул оттуда.
– Присаживайся, дорогой, рад тебя видеть, – сказал Михалыч Артисту и уселся сам. Но Артист не ушел, а подошел ближе к юбиляру, пожал тому руку, что-то сказал и протянул точно такой же футляр, в котором подарил Василине цепочку с подвеской. Потом вернулся к своим и спокойно сел рядом с ней, налив ей и себе шампанского. Василина пребывала в шоке. Ей казалось, что она присутствует на сходке уголовных воров в законе. По правде говоря, это так и было – сходняк воров по поводу днюхи авторитета. И съехались на него, действительно, все коронованные и некоронованные, все чего-то стоящие «деловые люди» криминального мира Советского Союза.
– Ты где взял эту долбаную цепочку? – спросила Василина, сжав до боли лежавшие на коленях кулаки, не глядя на новоиспеченного Артиста.
– Купил по случаю с рук у какой-то старухи, – с улыбкой ответил он.
– У какой старухи? – с ненавистью прошипела она.
– Лила, по-моему, зовут, армянка, могу познакомить, – опять спокойно и весело ответил Артист.
– А врать нехорошо и некультурно, – продолжила Лина.
– Когда очень надо, можно, но я не вру, – сказал он, взял свой бокал и продолжил: – Ты что, думаешь, в Ялте мало кабаков, где можно погарцевать? А я что-то вдруг к вам повадился.
Василину немного отпустило, и она спросила опять:
– А что это за люди на твоем балу?
– И здесь я врать не намерен, хочу, чтобы ты знала, кто к тебе клинья подбивает, – буркнул он.
Напротив из-за стола поднялся высокий кавказец в таком же бархатном костюме, как у Настиного цыгана Гривы, сидевшего спокойно рядом и ничем не показавшего своего знакомства с Василиной. Кавказец поднял бокал и произнес: «А теперь наш подарок юбиляру и всей уважаемой братве – встречайте, для вас поет Бока!» На сцене зазвучала явно восточная музыка на шесть восьмых. И вышел крупный черноволосый парень в спортивном костюме «Адидас». Вдруг он запел высоким голосом, никак не соответствующим его виду, да еще с таким сильным армянским акцентом, русскую блатную песню «Такова уж доля воровская». Да так здорово, красиво запел, что Василина вся поневоле переключилась на него. Бока спел песню, поприветствовал юбиляра и всех присутствующих, кого на армянском, кого на грузинском, кого на дагестанском, кого на чеченском, а потом, рассказав на русском какой-то очень веселый и очень
Отпел свое отделение и ушел. А Василина вдруг заметила за длинным столом и девушек – по виду явно валютных проституток. Путан, ничем не отличавшихся от нее. Таких же симпатичных, дорого одетых, в золотых цацках в ушах и на шеях. Она снова тихо спросила Артиста, по-прежнему не поворачиваясь к нему:
– А почему никто не танцевал?
– По понятиям западло, – ответил Артист, – не принято ни танцевать, ни хлопать.
Встал и пошел к сцене. Взял микрофон и объявил: «А теперь подарок от нашего стола. Любимая песня юбиляра „Путники в ночи“ в исполнении Луши».
И помахал Василине рукой, приглашая на сцену. Она ошарашенно, в который раз сегодня, поднялась в мертвой тишине и под оценивающие взгляды направилась к сцене. А Артист воткнул микрофон в стойку, сел за пианино и заиграл вступление. Василина поднялась на сцену и запела: «Stranger in the night…» Так она не волновалась никогда в жизни: ни до, ни после. Песня прозвучала, но никто не реагировал. Кузя – Артист, Баянист, Гитарист, и, как только что выяснилось, Пианист, подошел к ней и взял за локоть. Тут поднялся с места юбиляр и крупными ладонями стал медленно и громко хлопать. Следом поднялась вся братва и устроила ей такие овации, которых она также не слыхала в своей жизни: ни до, ни после. Минут десять лихая братва хлопала, кричала, свистела, орала, гремела, улюлюкала, барабанила по столам, с которых повалились посуда и бутылки, топала ногами, переворачивая и распинывая стулья за собой, неистово и бешено ликовала, пока к микрофону не поднялся Михалыч с бокалом и не сказал: «Ша, братва! Артист, позволь, я за всех поцелую по-отцовски твою Лушу! Никогда не слышал исполнения лучше, хотя люблю и знаю эту песню с детства».
Поцеловав полуобморочную Василину крепко в губы, осушил до дна бокал и с размаху, от души, долбанул его об пол. А потом неистово заорал в микрофон: «Давай, гуляй, братва жиганская!» И тут веселье покатилось, понеслось с новой силой.
– А нам пора, бал окончен, – услышала вдруг Василина голос Артиста.
– Уходим по-английски, – мотнув Шпигелю головой, продолжил он: – По-тихому, не демонстративно.
Взял Лину за локоть, и они направились через закулисье на выход. Выйдя под звездное небо в уличную прохладу, Василина спросила:
– А мое пальто и сумочка?
– Шпигель в курсах, принесет, – ответил бывший Кузя.
– И что дальше? – спросила она.
– Дальше тебе решать, – ответил он.
– Зачем тебе все это? Ты же хороший музыкант? – вновь спросила она после неловкого молчания.
Он снял с себя пиджак, накинул ей на плечи и ответил:
– Не хочу всю жизнь перебиваться с хлеба на квас, как моя мамка. Поднимусь, куплю нам хату и все, что надо, вот тогда завяжу и стану музыкантом.
– Нам хату? – спросила Василина и впервые за вечер посмотрела на него. – С чего бы это? Мне и под Чинарой неплохо.
– Не век же ты будешь с бабушкой там цветочки поливать? – сказал он жестко и так же посмотрел на нее.
У Василины что-то дрогнуло внутри, и она опять увидела его, но ответила сравнением: «Не надо мне от тебя никаких хат, добытых таким путем. Ни цепочек твоих, купленных с рук, ни шампанского – ничего не нужно». И она, как ни держалась от переполняющих ее эмоций, вдруг заплакала и отвернулась. Он взял ее за плечи, повернул к себе и неожиданно поцеловал – в первый раз за все время их знакомства. Василина не противилась, а он достал платок из кармана и вытер ей слезы, сказав: «Давай попробуем, а там видно будет». И повел ее куда-то на задний двор ресторана. Они подошли к одноэтажному домику, стоявшему невдалеке, он достал ключи из другого кармана, отпер дверь и распахнул ее перед ней. Василина в нерешительности стояла перед входом, и ей вдруг показалось, что из темноты на них смотрит цыган Грива. Она еще немного постояла и вошла внутрь. Он щелкнул выключателем, и они очутились в очень уютной комнате с мягким освещением и огромной кроватью. Закрыв дверь на щеколду, он подошел к ней и снова поцеловал ее, крепко прижав к себе.