Выход: Запад
Шрифт:
Однажды ночью она включила альбом, который, как знала она, очень нравился Саиду, популярной группы в их городе, когда они были еще подростками, и он удивился и обрадовался, услышав музыку, потому что он прекрасно знал об ее отношении к поп-музыке их страны, и стало совершенно очевидно, что она включила эту музыку для него.
Они сели, скрестив ноги, на их узкой кровати, упершись спинами в стену. Он положил себе на колено кисть руки, открытой ладонью. Она положила сверху свою ладонь.
«Давай попытаемся больше не говорить друг с другом по-говяному», предложила она.
Он заулыбался. «Давай пообещаем».
«Обещаю».
«И я обещаю».
Той ночью он спросил ее: какой она представляла свою жизнь в мечтах, в большом городе или в провинции; и она спросила его о том: смог бы он
Они почувствовали, что стали ближе друг другу той ночью, когда занимались своими планами, и занятие большими решениями отвлекло их от серых реалий жизни, и иногда во время их дебатов в спальне они останавливались в споре и смотрели друг на друга, словно вспоминая, каждый из них, кто был человек напротив.
Возвращение туда, где они родились, было невозможным, и они понимали, что в других желанных ими городах в других желанных ими странах могли происходить подобные события и сцены волнения нативистов, и, продолжая обсуждать уход из Лондона, они все так же оставались. Появились слухи о более строгом кордоне, который устанавливался в лондонских кварталах с меньшим количеством дверей, т. е. с меньшим количеством прибывающих, где посылали людей, не могущих доказать свое легальное пребывание, в специальные лагеря для задержанных, построенные в зеленых зонах города. Правда или нет, но никто не опровергал, что количество мигрантов в зоне Кенсингтона и Челси и в примыкающих к ним парках постоянно росло, и вокруг этой зоны находились солдаты и бронированная военная техника, а над ней летали дроны и вертолеты, а внутри этой зоны были Саид и Надия, убежавшие от войны и не знающие, куда еще можно было бежать, и ждали, ждали, как большинство других.
* * *
И в то же самое время там были добровольцы, доставлявшие еду и лекарства в те районы, и работали агентства помощи, и правительство не запретило им продолжать работу, как запретили бы правительства тех стран, откуда прибыли мигранты, и потому оставалась надежда. Саида в особенности чрезвычайно тронул приход одного парня из местных жителей, только что закончившего школу или, возможно, на последнему году обучения, который пришел к ним в здание и раздал вакцину от полиомелита детям и взрослым, и, хоть многие не доверяли подобной вакцинации, а многие, как Саид и Надия, уже были привиты, в том парне была такая упорная настойчивость, такие сочувствие и доброе намерение, в чем сомневались некоторые, никто не смог отказать ему.
Саид и Надия были знакомы с подобным назреванием конфликта, и ощущение, нависшее над Лондоном в те дни, не было для них новым, и они встретили его, если сказать точнее, не набравшись смелости и не паникуя, не совсем, а наоборот — приняв за данное с моментами напряженного ожидания, напряжения дрожащего и наплывающего, а когда напряжение ушло, то наступило спокойствие, то спокойствие, которое называется покоем перед бурей, а в реальности — это фундамент человеческой жизни пережидания на ступенях пути к нашему концу, когда мы выбираем паузу, а не действие — просто бытие.
Вишневые деревья взорвались в то время на Пэлас Гарденс Террас, распускаясь белыми цветами — самая близкая по цвету белизна, какую видели новые жители улицы, сравнимая со снегом, а другим они напомнили о созревшем хлопке на полях в ожидании сбора, в ожидании сборщиков, сильных черных тел из поселка, и теперь в этих деревьях тоже были черные тела: дети, карабкающиеся и играющие между стволами, словно маленькие обезьянки, не потому, что быть чернокожим — это быть похожим на обезьянку, и об этом столько уже было сказано скользких слов, а потому, что люди — это обезьяны, которые позабыли, что они — обезьяны, и потому потеряли уважение к тому, чем когда-то были, к миру природы вокруг них, но — нет, те дети, взбудораженные природой, играя в придуманные игры, затерялись в облаках белизны, будто воздухоплаватели или пилоты, или фениксы,
Однажды ночью в саду у здания, где жили Саид и Надия, появилась лиса. Саид показал ее Надии через окно их маленькой спальни, и они изумились ее появлению, не понимая, как подобное создание могло выжить в Лондоне, и откуда она взялась. Когда они начали спрашивать людей, видели ли кто-нибудь лис, то все сказали, что — нет, и кто-то сказал, что она пришла через дверь а другие — что она заблудилась из пригородов, а одна пожилая женщина поведала, что они увидели не лису, а себя, их любовь. Трудно было понять, что она имела в виду: лиса, как символ живущего, или лиса была их видением или просто чувством, и когда другие посмотрели, то не увидели никакой лисы.
Упоминание об их любви смутило Саида и Надию, потому что у них не было в последнее время никакой романтики, и каждый просто проживал, терпя присутствие другого, и они оставили в сторону все эти чувства из-за слишком долгого проживания в вынужденной тесноте — что легко могло бы случиться с кем-угодно. Они начали бывать поодиночке в течение дня, и от такой раздельности им стало легче, хотя Саид постоянно волновался о том, как если бы решили очистить их район совершенно внезапно, а они не смогли бы вовремя вернуться домой, зная из своего опыта, как ненадежна может быть мобильная связь, чей сигнал в обычных условиях был бы для них солнечным или лунным светом, и на самом деле мог бы оказаться лишь внезапным и бесконечным затмением, а Надия волновалась о своем обещании, данном ею отцу Саида, кого она тоже называла отцом, что будет оставаться со Саидом до тех пор, пока они не окажутся в безопасности, волновалась, что если она не сможет сдержать своего обещания, и окажутся ли тогда все ее слова напрасными.
Освободившись от клаустрофобной тесноты дня, исследуя окрестности раздельно, ночью они становились ближе друг к другу, пусть при этом теплота их отношений ощущалась скорее как отношения между родственниками, а не как у влюбленных. Они усаживались на балконе их спальни и ждали темноты, чтобы появилась лиса внизу — в саду. Такое благородное животное, и со всей ее благородностью радостно ковырявшееся в мусоре.
Сидя так, они иногда брались за руки, иногда целовались, и изредка вспыхивал огонь притихшего костра, и они шли в постель и мучили свои тела, никогда не дойдя до секса, но без нужды в нем, более без нужды, с последующим ритуалом освобождения. Затем они спали, а если не спали, то возвращались на балкон и ждали лису, а лиса была непредсказуемой, и она могла прийти и могла не прийти, но чаще — она приходила, и тогда им становились легче из-за того, что лиса не исчезла и ее не убили, и она не нашла другую часть города для своего дома. Однажды ночью лиса наткнулась на грязный подгузник, вытащила его из мусора и стала разнюхивать его, как будто распознавая, что это такое, а затем потащила это в сад, пачкая траву, передвигаясь зигзагами, словно декоративная собачка с игрушкой, или медведь с попавшимся неудачником-охотником, в любом случае — передвигаясь намеренно и непредсказуемо зло, и когда она закончила, то от подгузника остались одни клочья.
Той ночью отключилось электричество, отрезанное властями, и Кенсингтон и Челси погрузились в темноту. После этого возникло острое ощущение страха, и замолчал зов к молитве, часто доносящийся издалека из парка. Они решили, что приставка караоке, которой пользовался зовущий, не работала на батарейках.
Часть восьмая
Электрическая сеть Лондона была такой сложно сконструированной, из-за чего в окрестностях дома Надии и Саида оставались несколько точек ночного свечения поближе к краям — у баррикад и проверочных пунктов, охраняемых вооруженными силами правительства — в разбросанных местах, которые по непонятным причинами были трудно отделяемы от общей сети, и какие-то одиночные здания то тут то там, где находчивые мигранты могли присоединиться ко все-еще-работающей высоковольтной линии, рискуя иногда попасть под напряжение и сгореть. В большинстве же, все вокруг Саида и Надии оставалось темным.