Выкуп за мертвеца
Шрифт:
— Ты слышал, как он уходит?
— Я снова задремал, — с сожалением сказал брат Рис. — Не могу тебе сказать. Он ступал так тихо. Молодой человек.
Итак, вторым мог быть Элис, ведь когда Эдмунд выставил его из лазарета, они не произнесли ни слова. А у Эдмунда от долгого пребывания среди больных походка выработалась бесшумная, как у кошки. Но, возможно, это был кто-то неизвестный, пробравшийся сюда без помех и свершивший свое черное дело еще до того, как Элис открыто пришел к шерифу.
Между тем пока что можно было выяснить, оставался ли брат Уилфред дежурить в лазарете. Кадфаэль не заметил, кто из братьев отсутствовал в трапезной во
— А кто-нибудь из ваших стариков выходил в то время? Например, брат Маврикий мало спит днем, и, когда все спят после обеда, он может искать другого общества.
— Никто не проходил мимо меня к двери, пока я бодрствовал, — уверенно заявил брат Рис. — А у меня не такой уж крепкий сон, так что, думаю, я бы проснулся, если бы кто-нибудь выходил.
Вполне вероятно, что так оно и было, но нельзя полагаться на это безоговорочно. Однако брат Рис был совершенно уверен в том, что слышал своими ушами. Дверь дважды скрипнула. Значит, ее отворяли достаточно широко, чтобы кто-то мог войти.
Брат Маврикий высказался сам, как только при нем упомянули о смерти шерифа, хотя никто его об этом не спрашивал. Брат Эдмунд сообщил о словах Маврикия Кадфаэлю после повечерия за полчаса до отхода ко сну.
— Я помолился за его душу и сказал им, что завтра мы отслужим мессу по шерифу. Этот достойный человек был добрым покровителем нашего аббатства и умер здесь, среди нас. Тут встает Маврикий и прямо заявляет, что он от всей души будет возносить молитвы во спасение души шерифа, так как теперь наконец-то его долги полностью уплачены и свершилось божественное правосудие. Я спросил, мол, чьей рукой оно свершилось, раз уж он знает так много, — сказал брат Эдмунд с необычной для него горечью. — Однако он упрекнул меня за мои сомнения в том, что сие рука Господня. Иногда я спрашиваю себя, что такое болезнь Маврикия — несчастье или хитрость? Но как только пытаешься загнать его в угол, он ускользает, как угорь. Несомненно, его очень обрадовала эта смерть. Да простит нам Бог все наши прегрешения, особенно невольные.
— Аминь! — с жаром заключил Кадфаэль. — А ведь он крепкий и сильный человек. Где же он раздобыл такую ткань, которую я ищу? — Тут он кое-что вспомнил и задал вопрос: — Когда ты ушел обедать в трапезную, не оставался ли здесь на дежурстве брат Уилфред?
— Как бы я хотел, чтобы я его тут оставил, — печально ответил Эдмунд. — Тогда, наверно, не случилось бы беды. Нет, Уилфред обедал вместе с нами. Разве ты его не видел? Кто же мог предположить, что свершится убийство?
— Никто, — согласился Кадфаэль и замолчал, размышляя. — Значит, Уилфреда надо исключить. А кто у нас еще ходит с палкой? Я что-то не припомню.
— Анион все еще ходит с костылем, но очень скоро сможет обходиться без него. Он уже только что не летает, но у него вошло в привычку ходить с костылем. Ведь у него так долго срасталась сломанная нога. А ты ищешь человека с палкой?
«Вот ведь как странно, — подумал Кадфаэль, усталым шагом наконец-то направляясь спать. — Брат Риг, слышавший постукивание палки, ищет ее владельца только среди братьев. И я, крутясь по лазарету, беру в расчет одних братьев, но глух и нем к тому, что происходит у меня на глазах.»
Только теперь он припомнил, что, когда вместе с Эдмундом вошел в комнату, где старики готовились ко сну, один человек помоложе, сидевший в углу, встал и тихо вышел в дверь, ведущую в часовню. Его костыль, имевший внизу кожаную набойку, так
Ну что же, Анион подождет до завтра. Сегодня слишком поздно, и не стоит нарушать покой больных стариков.
В тюремной камере, за запертой дверью, лежали рядом Элис и Элиуд. Им не раз приходилось делить и более жесткое ложе, но они спали тогда крепким сном, как беззаботные дети. Однако сейчас забот у них было выше головы. Элис лежал ничком, в полном отчаянии, уверенный, что жизнь его кончилась, что он никогда больше не полюбит и что ему не остается ничего иного, как отправиться в крестовый поход, постричься в монахи или босиком предпринять паломничество в Святую Землю, из которой он, конечно же, не вернется. Элиуд терпеливо слушал, обняв друга за плечи. Его двоюродный брат был слишком полон жизненных сил, чтобы умереть от любви или с горя из-за того, что его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Но он и впрямь очень сильно мучался.
— Она никогда меня не любила, — причитал Элис. — Если бы любила, то верила бы мне. Как она могла поверить, что я убийца? — Он произнес это с таким негодованием, словно никогда в порыве чувств не клялся в том, что готов на все, в том числе и на убийство.
— Для нее смерть отца была сильным ударом, — упорно возражал Элиуд. — Как ты можешь сейчас ждать от нее справедливости по отношению к себе? Подожди, дай ей время. Если она любила тебя, то любит и сейчас. Бедная девушка, это ее надо пожалеть. Она винит в этой смерти себя. Разве ты не говорил мне? Ты не сделал ничего дурного, и это докажут.
— Нет, я потерял ее. Она никогда больше не позволит мне приблизиться, никогда не поверит ни одному моему слову.
— Поверит, поскольку будет доказано, что ты невиновен. Клянусь, так будет! Правда обязательно откроется, должна открыться.
— Если я снова не завоюю ее, я умру! — поклялся Элис, голос его был приглушен, так как юноша лежал, уткнувшись лицом в ладони.
— Ты не умрешь, и ты снова ее завоюешь, — в отчаянии пообещал Элиуд. — А теперь замолчи и поспи!
Протянув руку, он погасил лампадку. Он знал, что у Элиса глаза уже слипаются, так как спал рядом с ним с детства. Элис из тех, кто утром просыпается как новенький и не сразу вспоминает свои беды. Элиуд был другим. Он думал о своих бедах ночью и засыпал только в предрассветный час. Главная его беда уже крепко спала, и рука Элиуда защищала ее.
Глава восьмая
Скотник Анион, скучавший по своим телятам и ягнятам, проводил много времени на конюшне аббатства. Очень скоро его должны были отослать на ферму, где он служил, но брат Эдмунд все еще не давал разрешения. У Аниона был дар обращаться с животными, и грумы с ним подружились.
Не желая спугнуть Аниона, Кадфаэль устроил так, что все вышло само собой. Лошади и мулы болеют и увечатся, как люди, и им тоже нужны снадобья Кадфаэля. Один из пони, которого использовали для перевозки вьюков, захромал, и Кадфаэль отнес на конюшню притирание. Он не сомневался, что застанет там Аниона. Конечно, опытному скотнику захотелось самому заняться лечением, а монах задержался возле него, восхищаясь ловкостью, с которой работали его толстые пальцы. Пони стоял совершенно неподвижно, доверчиво глядя на Аниона.