Выкуп
Шрифт:
– Это было совсем недавно, я хорошо запомнил: молодой, высокий, приятная улыбка, волосы светлые…
Кандауров достал из специального футляра фотографию Константина Охлопина.
– Это он?
– Несомненно!
Служащий даже не взял фото в руки, настолько был уверен. И Викентий, несмотря на то, что тоже не сомневался, испытал настоящее облегчение. Итак, Константин Охлопин где-то рядом, совсем близко. Ощущение это казалось таким сильным, что когда братья шли через улицу к автостоянке, Кандауров скользил по сторонам быстрым ищущим взглядом. Поймав улыбку Берестова, кивнул:
– Ты знаешь, мне так и кажется, что могу увидеть его в любой момент, просто на улице!
– Очень может быть. Швейцария такая маленькая, не
Объехав площадь около стариного Кафедрального собора и выворачивая на улицу Марктгассе, Винсент продолжил:
– Шучу, конечно. Но правда и то, что мы теперь кое-что знаем о его маршрутах и интересах… Не хочешь ли прокатиться в Лозанну? Причём, не автобусом, как твой Константин, а из Женевы, катером по озеру. Красивейшее место!
– Хочу, конечно. Много слышал… А что, думаешь, мы сумеем разгадать, что Охлопина интересовало в этом городе?
– Попробуем. – Винсент пожал плечами. – Я думаю, не пешком же он по городу ходил.
– Он туда ездил неделю, подряд каждый день, – подхватил мысль брата Викентий. – Конечно, может быть ему очень понравилась Лозанна и он приезжал просто гулять здесь…
– Хочешь сказать: он летел сюда по поддельному паспорту, оставив вместо себя труп, чтобы осуществить мечту детства, погулять по Лозанне?
– Да уж, братишка, это надо быть большим мечтателем. Наш Константин не таков. А значит, в Лозанне он кого-то искал, ждал…
– А вдруг нашёл?
– Нет, – уверенно отмёл это предположение Кандауров. – Зачем бы он тогда приходил в турфирму за почтой? Никого он не дождался.
– Но мы всё же попробуем выяснить, что же тянуло его в Лозанну…
Через час в бернском комиссариате Кандаурову и Берестову сообщили, что господина Эрве Блайза среди швейцарских подданных нет. Братья переглянулись: итак, этот документ тоже оказался фальшивым. Особенно они не удивились. Обидно было только то, что «Эрве Блайза» в турфирме не помнили. Как сказал им главный менеджер фирмы: «Почтовый ящик господин Блайз резервирует давно, а приходил ли он и часто ли пользовался им, мы не знаем. Это право клиента, наши служащие их не контролируют…»
Небольшой комфортабельный теплоход, каким Кандауров и Берестов ехали в Лозанну, был одним из многих, снующих по озеру вдоль берегов Франции и Швейцарии. Они плыли по Леману – Берестов называл Женевское озеро так, как обычно его называют швейцарцы. Стоял прекрасный день, припекало солнце, воды озера казались такими же лазоревыми, как и небо. Но если от неба тянуло полуденным жаром, то от воды веяло прохладой. Братья сидели в шезлонгах у самых перил, смотрели на близкие горные холмы, где среди буйной зелени нет-нет, да и блестел из расщелин нетронутый снег, на проплывающие мимо, в основном по швейцарскому берегу, белые виллы в обрамлении цветущей растительности. Но говорили они не о красотах природы – продолжали разговор о своих семьях, о судьбах, и похожих, и разных. Тот самый разговор, который начали ещё у бабушки Екатерины Викентьевны и к которому постоянно возвращались, например накануне вечером, на квартире у Винсента.
Берестов с семьёй занимал двухъярусный этаж большого дома в центре старого города, недалеко от площади дю Бург де Фу. Викентий не сумел сосчитать всех комнат – семь или восемь, да ещё две просторные ванные, кухня, столовая… Жена Винсента, коренная швейцарка Этель, была обаятельной женщиной – с коротко стрижеными тёмными волнистыми волосами, такими же тёмными смешливыми глазами, стремительная в движениях. Всё, казалось, у неё кипело в руках: мгновенно сервировался стол, гудели кухонные комбайны и микроволновая печь, выдавая готовые блюда, всё так же ловко убиралось, мылось. Викентий сначала было решил, что она просто домохозяйка, но оказалось, что Этель довольно модный в Женеве дизайнер в крупной рекламной фирме. В доме у неё был кабинет с персональным компьютером, так что своим рабочим и свободным временем она располагала сама. Она
– Она вся в своей работе, ей этого хватает, – пояснил Винсент, нимало не озабоченный подобными отношениями. – Работа у неё творческая, а она человек увлечённый да ещё и очень ответственный…
Катрин, дочь Винсента, была очень похожа на мать. Только её тёмные волосы красиво обрамляли щёки и ложились на плечи. Гибкая пятнадцатилетняя девочка, очень жизнерадостная и приветливая, обрадовалась русскому родственнику. Она говорила по-русски, правда, как иностранка, да и то, как пояснил Винсент, это была исключительно заслуга бабушки Екатерины. «Ты – княжна Берестова, – сказала однажды та пятилетней девочке. – И со мной ты будешь разговаривать только по-русски». Когда же Катрин услыхала, что в России у неё есть кузина-ровестница, тёзка, и что у них обеих одинаковое родовое родимое пятно на левом плече, она от восторга захлопала в ладоши. Но, как и мать, девочка была постоянно занята своими делами: заканчивался семестр в колледже, готовился выпускной бал, шли тренировки в клубе, где она занималась верховой ездой, по вечерам её ожидали друзья… Прошедшие дни братья допоздна просиживали в кабинете у Винсента, служившем ещё и библиотекой, разговаривали. Оказалось, у каждого из них была такая интересная жизнь! И рассказывать, вспоминая, и слушать другого доставляло истинное удовольствие. Особенно когда речь заходила о работа – о самых разных случаях из розыскной практики.
– Мы теперь обогатимся опытом друг друга, – смеялся Берестов. – Нам надо наладить постоянную связь через Интернет.
– Увы, в нашем Управлении Интернета ещё нету, – срифмовал Кандауров.
– Наверняка скоро будет! А что, если наш женевский кантональный комиссариат возьмёт шефство над вашим харьковским управлением? Во всяком случае, я попробую поговорить об этом…
Показал Винсент и свои первые две повести о сыщике Петрусенко. Викентий прочёл их разом, просидев с вечера до поздней ночи. Ему понравилось: написанные по-французски, они всё-таки передавали колорит России начала двадцатого века, действия шли динамично, главный герой был обаятелен и остроумен. Он подсказал кузену кое-какие повороты событий и ещё раз подробно пересказал историю 38-го года: разоблачение банды Брыся, участие в этом Викентия Павловича Петрусенко и гибель своего деда, Дмитрия Кандаурова. За этими разговорами вновь зашла речь о разных судьбах их семей. Эту тему и продолжали они теперь, на палубе теплохода.
– Когда дед и бабушка уезжали из России, они испытывали и ненависть, и боль, и горечь… Много разных чувств вперемешку. Не только они, конечно, а все старые эмигранты. Знаешь, Вик, я их понимаю! Моя дочь уже не поймёт, но я хорошо понимаю… Но, во-первых, им казалось, что это ненадолго, что запад не потерпит коммунистического правительства, что скоро они вернутся.
– И заживут, как прежде!
– Не иронизируй. Кое-кто, верно, так и думал, но большинство понимало, что многое изменится. Однако время шло, и в умах наших стариков тоже происходили перемены, особенно после того, как Гитлер напал на Россию и был ею разбит.
– Гитлер был разбит Советским Союзом.
– Ты прав! В том то и дело, что в умах русских дворян, живущих и здесь, и во Франции, и в Бельгии, везде на западе, Советский Союз как-то незаметно трансформировался в Российскую империю. Ведь границы, по сути, остались те же, только Польша и Финляндия выпали.
– Зато теперь…
– Вот, вот! Наша эмигрантская среда далеко не в восторге от того, что произошло. Падение вашего режима мы приветствовали, и то, что торжествует демократия. А вот то, что распалась такая могучая страна, это плохо. Не могу представить, что наш Харьков никакого отношения к России не имеет! Я, когда свои повести писал, просто полюбил этот город.