Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой
Шрифт:
Сцена 3
Та же комната. Таня шьет. Стук в дверь.
ТАНЯ. Да?
Входит Федя.
ФЕДЯ. А я позвонил, мне открыли…
ТАНЯ. Федя… Федечка!
Бросается ему на шею, целует.
ТАНЯ. Ты откуда? Давно? Почему не написал?
ФЕДЯ. Да как… Я же кто… Я писал, писал — и не отправлял…
ТАНЯ. Откуда ты?.. Что ж ты молчишь?
ФЕДЯ. Я из госпиталя. Долго лежал, думал, калекой буду. Ничего…
ТАНЯ. Ты? Калекой?
ФЕДЯ. Правая половина у меня не двигалась.
ТАНЯ. Да что ж я стою… Ты ведь есть хочешь!
ФЕДЯ. Нет. Нет, нет! Я сыт. Я ведь не думал, что застану. (Смущается.) То есть, я поел не из-за этого. (Таня все же хочет идти, он решительно ее удерживает.) Не надо. Лучше посидим. Я давно так не сидел, в семье. (Смущается.) В домашней обстановке…
ТАНЯ. Давай посидим. (Пауза.) Изменился ты очень.
ФЕДЯ (испуганно). Да?
ТАНЯ. Не в том смысле. (Смеется.) Раньше ты решительный был, целеустремленный. Мне всегда казалось, что у тебя какая-то другая воля. Другая. Не обычная, не такая, как у остальных. Как же сказать… Сила, которая не отступает. Так? Ведь ты сильный, да?
ФЕДЯ. Я? Я один? Нет. Не знаю. Хочешь, я расскажу тебе одну историю? В общем, не знаю, как все это… Понимаешь, может, я себя не знаю. Пока я с людьми, я… я понимаю, что надо делать, как себя вести. И никто не сказал никогда, что я трус. А вот то, что я хочу рассказать… Я войну начал политруком роты. Мы, знаешь, Таня, бежали. Знаешь, не остановиться было. Как будто землетрясение нас гнало, не люди, не техника, а какое-то стихийное бедствие. Ужас. Бойцам говоришь, что противника можно бить и сам себе не веришь. А они чувствуют. Понимаешь, мы по своей земле шли, как по минам. Немцы были везде. Даже непонятно было, куда мы идем и где. И вот однажды раз метали нас и очутился я посреди поля. Несколько деревьев было там и кусты. Я в них заполз и лежу. Здоровый, живой, с оружием. Их крупная часть какая-то шла. Весь день мимо меня. Лежу, и не то, что трушу, мне уж безразлично все было. Тоска такая! Знаешь, я бы, на верное, умер там. Не умирают так, да. Но умер бы. Я уже чувствовал — сердце останавливается. Смотрю в небо, а там пусто-пусто. Ничего нет. Одна жизнь моя там уходит. И что в жизни было? Суетился я, слова чужие повторял. И сказать бы кому: я, вот — я, крестьянин, здесь на поле! (Пауза.) И почему ты мне вспомнилась? Не дом, не мать, а ты? Я, если хочешь, Таня, не любил тебя там, в ВУЗе, а скорей ненавидел. Знал, что о тебе даже думать нельзя. Смешно — я с тобой рядом. Хоть бы какая-то надежда была. Ты не знаешь, Таня, как некрасивые люди злы. Это я теперь понимаю, что красивые — они щедрые, добрые, их все хотят присвоить. Они же счастливые со своей красотой, зачем им кого-то ненавидеть? А злы такие, как я. Я, Таня, чуть подлость не сделал. Ты помнишь этого, Тонких? Я уже заявление написал тогда. Он ведь такое говорил…
ТАНЯ. Ты? Написал?..
ФЕДЯ. У меня, Тань, тогда в голове все по порядку было. И Тонких там был ясный. И что меня удержало? Знал я, что он не наш, что он в душе презирает нас. И только то удержало, что я как будто из-за ревности на него пишу. А так нельзя, нехорошо.
ТАНЯ. А как хорошо?
ФЕДЯ. Хорошо, когда все ясно, когда есть цель и большинство к этой цели идет. А когда начинают расползаться по одному, как я в том поле, это конец. Я это понял и уже себя не распускал.
Пауза.
ФЕДЯ. Я пойду уже.
ТАНЯ. Подожди. (Пауза.) Куда ты пойдешь? Ты с вокзала?
ФЕДЯ. Да… В ВУЗ пойду, общежитие дадут.
ТАНЯ. Не ходи никуда. Живи у меня. Мама моя умерла.
ФЕДЯ. Но…
ТАНЯ. Нет у меня никого. Никого больше не хочу знать. Оставайся.
ФЕДЯ. Я… хорошо, хорошо, я останусь. Но, когда надо, я пойму. Я уйду. Тихо уйду и все.
ТАНЯ. Ты не понял меня. Ты совсем оставайся.
ФЕДЯ. Как ты… смотреть на меня будешь? Сравнивать. Тебе сейчас плохо, а потом? Потом ты оживешь, тебе жить захочется, любить.
ТАНЯ. Ты сам говорил, что красивые добрые. А я тоже красивая была.
ФЕДЯ. Я, когда к тебе шел, то думал, — а вдруг? Но такое только подумать можно. Не бывает так.
ТАНЯ. Бывает. Поняла я одну вещь. Женщине надо быть нужной кому-то. Кому-то стирать, готовить, за кого-то волноваться. Она не может жить одна, как вы. Когда она одна, то она не женщина. Здесь твой дом. Я сейчас пойду воду поставлю, помоешься с дороги, а потом я тебе перестираю все.
Уходит. Федя стоит с глупой улыбкой счастья, уходит следом за ней.
Сцена 4
Та же комната. Таня закрывает шторы. Два звонка. Она идет в прихожую. Оттуда слышится громкий голос Ножикова, звук поцелуя. Входит Таня и Ножиков.
НОЖИКОВ (оглядываясь). Так… Все по-прежнему. Ждала?
ТАНЯ. Да.
НОЖИКОВ. А чего так невесело? У тебя кто-то есть?
ТАНЯ. Нет.
НОЖИКОВ. Помнишь? Все помнишь? Всю неделю, все ночи?
ТАНЯ. Помню.
НОЖИКОВ. Я тебе, Таня, сразу скажу. Верность я тебе не хранил. А ты мне?.. Ладно, ладно. (Пауза.) Сандуны работают еще? Не зачахли с тыловой сволочью? А то они здесь, мать такую, все места хлебные застолбили. Встретил одного, четыре года на баяне в ансамбле играл. Майор, в одних чинах, все пузо в орденах. Ладно, это мы разберемся… Скажи что-нибудь, что ты, как монахиня! Жить надо. Жить надо, Танька!..
Обнимает ее, целует.
ТАНЯ. Устала я очень.
НОЖИКОВ. Вот. Устала. А я для чего? Я для тебя, как эликсир жизни. Со мной ты танцевать будешь, петь, в Крым ездить! Детей мне будешь рожать! Пятерых. А я тебя за это любить буду. Так я тебя любить буду, как только могу!.. Да… Не дожили, не дожили ребята. А хороший был пацан, Толька, а? Помнишь ты его?
ТАНЯ. Помню, но… как же это?..
НОЖИКОВ. Я и матери его писал. Мать-то мне и сообщила все. В сорок втором под Ростовом накрыло снарядом и — что там остается? Да ничего. И праха нет… А Федор Матвеич? В первый месяц… в первый месяц! И как погиб? Один, в окружении, до последнего патрона… Я, говорит, тупой! Понимаешь? Тупой он был, слов иностранных не знал… Мы еще с тобой помянем их, помянем. И Тонких твоего помянем. Помнишь, у меня на дне рождения?.. Вызвал я его в коридор, думаю, сейчас будешь ты тут на коленях ползать, барин! Ну и вот, веду я его, конвоирую, а он культурненько оборачивается — тук мне, и я сижу. Встаю, чувствую — разнесу по перышку. А он мне слева, справа и снизу. Здесь уж я, надо сказать, лег. И лежал долго. Толян две бутылки принес, мы их на троих и раздавили. Ничего, оказывается, простой был парень. Головастый правда, и зубастый… Что это с то бой?
ТАНЯ. Нехорошо как-то… Сейчас пройдет… Так ты говоришь, Федя?..
НОЖИКОВ. Не будем об этом, Таня. Не надо. Будет день, и о погибших вспомним. А сегодня давай о живых. (Пауза.) Я очень грубый стал на войне, Таня. Ты меня пойми. И не перечь, я не люблю. Я сам пойму и прощенья попрошу… А?.. Ну, вот и хорошо. Покажи-ка, где здесь по мыться можно. А ты пока бельишко мне простирни.
Уходят.