Выпуск II. Том 5
Шрифт:
— Полагаю, вам не следует задавать мне подобные вопросы, — с достоинством произнесла она. — Бренда была очень дружна со всеми. Она очень благожелательна.
— Вам нравится мистер Лоуренс Браун?
— Это очень тихий молодой человек. Премилый, но совершенно незаметный. Я редко вижу его.
— Он хорошо справляется с работой?
— Наверное, да. Я толком не знаю. Филип как будто им доволен.
Тавернер попытался применить тактику шокового воздействия.
— Извините за нескромный вопрос, но, как по-вашему, состояли ли мистер Браун и миссис Бренда Леонидис в любовной связи?
Магда величественно поднялась с канапе. Оскорбленная аристократка
— У меня никогда не было оснований подозревать что-либо подобное, — сказала она. — И, право, инспектор, вам не стоит задавать мне подобные вопросы. В конце концов, Бренда — жена моего покойного свекра.
Я чуть было не зааплодировал.
Инспектор тоже поднялся.
— Подобные вопросы лучше задавать слугам? — спросил он.
Магда не ответила.
— Спасибо, миссис Леонидис.
Инспектор вышел.
— Ты была просто великолепна, мамочка, — нежно сказала София.
Магда задумчиво заправила локон за правое ухо и посмотрелась в зеркало.
— Да-а, — протянула она. — Действительно, это нужно играть именно так.
София взглянула на меня.
— Разве ты не должен находиться рядом с инспектором?
— Послушай, София, как мне себя вести?..
Я остановился не договорив. Не мог же я прямо при матери девушки уточнять свою роль. До сих пор Магда Леонидис не обращала на мое присутствие никакого внимания — если не считать обращенной ко мне на выходе из библиотеки заключительной реплики о взрослых дочерях. Я мог быть журналистом, женихом ее дочери, или непонятным сотрудником полиции, или даже владельцем похоронного бюро — но в любом качестве для Магды Леонидис я был только зрителем.
Посмотрев на свои ноги, миссис Леонидис недовольно сказала:
— Туфли не те: слишком легкомысленны.
Повинуясь властному жесту Софии, я поспешил за Тавернером и настиг его в холле направляющимся через дверь в обитой деревянными панелями стене к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Хочу поговорить со старшим братом, — пояснил он.
Я задал вопрос Тавернеру в лоб:
— Послушайте, Тавернер, а кем, собственно, являюсь я?
Инспектор несколько удивился:
— Кем являешься ты?
— Ну да. В качестве кого я нахожусь в этом доме? Что мне говорить, если кто-нибудь спросит?
— А, понимаю. — Тавернер на несколько секунд задумался, потом улыбнулся: — А что, кто-нибудь уже спрашивал?
— Да нет еще…
— Ну пусть все так и остается. Никогда никому ничего не объясняй. Замечательное правило. Особенно в доме, где царит смятение. У каждого здесь слишком много собственных тревог и страхов, чтобы иметь желание задавать кому-то какие-то вопросы. Все будут принимать твое присутствие как должное до тех пор, пока ты будешь держаться уверенно. Самая большая ошибка — объяснять что-то, когда в этом нет необходимости… Та-а-ак, теперь мы должны пройти в эту дверь и подняться наверх. Дверь не заперта. Ты, конечно, понял: все эти вопросы, которые я задаю, — чистой воды чепуха! Кто был в тот день дома, кто не был — не имеет ни малейшего значения.
— Тогда зачем же…
— А затем, — предупредил мой вопрос инспектор, — что это дает мне возможность приглядеться к каждому члену семьи и составить о нем мнение. Кроме того, в их показаниях может случайно проскользнуть что-нибудь важное. — Тавернер помолчал и задумчиво пробормотал: — Бьюсь об заклад, Магда Леонидис при желании многое могла бы сообщить.
— И вы полагаете, ее показания заслуживали бы доверия?
— О нет, — сказал Тавернер, — никакого доверия они бы не заслуживали,
На верхней лестничной площадке справа находилась дверь с медным дверным кольцом, которым инспектор Тавернер послушно воспользовался по назначению.
Дверь моментально открылась, и перед нами появился неуклюжий великан с могучими плечами, темными взъерошенными волосами и лицом чрезвычайно некрасивым и в то же время удивительно приятным. Он взглянул на нас и тут же торопливо и смущенно отвел взгляд в сторону — с неловкостью, свойственной стеснительным и честным людям.
— Ох, послушайте, — сказал он, — входите. Да, прошу вас. Я только что собирался… Впрочем, это неважно. Проходите в гостиную. Сейчас я позову Клеменси… О, вот и ты, дорогая. Это главный инспектор Тавернер. Он… А где сигареты? Подождите минуточку, пожалуйста. — Великан наткнулся на ширму, сбивчиво извинился перед ней и выскочил в коридор.
Создавалось впечатление, что из гостиной вылетел громко жужжащий шмель, после чего воцарившаяся здесь тишина стала ощущаться почти физически.
Миссис Роджер Леонидис стояла у окна. Меня сразу же заинтриговал характер этой женщины, да и вся атмосфера комнаты, в которой мы находились.
Стены здесь были выкрашены в ослепительно белый цвет. И никаких картин и фотографий — только над каминной полкой висела какая-то геометрическая фантазия из темно-серых и синих треугольников. Избытка мебели в гостиной я тоже не заметил: три или четыре кресла, стол со стеклянным верхом и маленький книжный шкаф. И никаких предметов роскоши: свет, пространство и воздух. Это помещение отличалось от огромной, полной парчи и цветов гостиной внизу, как мел отличается от куска сыра. И миссис Роджер Леонидис отличалась от миссис Филип Леонидис так, как только может отличаться одна женщина от другой. Если при виде Магды становилось ясно, что она может быть — и зачастую бывает — по меньшей мере десятком самых разных героинь, то Клеменси Леонидис явно не могла быть никем, кроме как самой собой. Очень яркая и совершенно определенная индивидуальность.
Ей было где-то около пятидесяти. Ее седые волосы, подстриженные коротко, почти по-мальчишески, лежали так красиво на маленькой великолепной формы голове, что не произвели на меня того отталкивающего впечатления, какое обычно производят слишком короткие женские стрижки. У Клеменси Леонидис было интеллигентное выразительное лицо и по-особому проницательный и пытливый взгляд светло-серых глаз. Темно-красное платье великолепно подчеркивало стройность и изящество ее фигуры.
Миссис Клеменси с первого взгляда показалась мне женщиной весьма непростой — может быть, потому, что ее образ жизни значительно отличался от образа жизни обычной женщины. И я сразу же понял, почему София употребила слово «жестокость» в отношении жены Роджера. В гостиной было холодно, и я зябко поежился.
— Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор, — сказала Клеменси Леонидис спокойным вежливым голосом. — Вы можете сообщить нам какие-нибудь новости? — Смерть вашего свекра наступила в результате отравления эзерином, миссис Леонидис.
— Значит, это убийство, — задумчиво произнесла она. — Это ведь не могло быть простой случайностью?
— Нет, миссис Леонидис.
— Пожалуйста, будьте поделикатней с моим мужем, инспектор. Это известие страшно потрясет его. Роджер боготворил отца, и, кроме того, он чрезвычайно эмоционален.