Выпускник
Шрифт:
Задаю простой казалось бы вопрос:
— С какими болезнями обычно лежат члены ЦК среднего звена? Наверное, желудок и сердце?
— Как вас зовут, молодой человек?
Протягиваю ксиву.
— Макар Матвеевич, — сразу выстраивает преграду. — На что вы намекаете?
Вижу, что злится, но при этом сохраняет лицо.
— Гастрит и сердечная недостаточность — могут быть у любого гражданина Советского Союза, у членов партии как правило…
Замолкает, хмурится.
— Странный вопрос вы задали. Покажите перечень утвержденных ранее мноювопросов.
—
— Не по-коммунистически это.
— Я комсомолец.
— Буду жаловаться на вас главреду Мартынову.
Ого, вот и угрозы посыпались в мой адрес.
— Мой хороший товарищ майор КГБ Рытвин считает… — начинаю шантажировать я.
— Рытвин?.. — главврач бледнеет.
— Может, мы обсудим ремонт? — выкручиваюсь я. — Свеженький смотрю, краской еще пахнет на первом этаже. Сделаем пару снимков.
— Конечно, вы можете снять коридор, только дам распоряжение, чтобы больных завели в палаты.
Потираю руки, фамилия кэгэбиста сотворила чудо расчудесное. Спустя десять минут делаю пару фото отремонтированного коридора. Возникает желание пробраться в одну из палат, посмотреть, как оно там внутри, прикинуться врачом- стажером, расспросить этих членов чем они болеют, но быстро теряю интерес. Уверен, что советским гражданам тоже без надобности, чем болеют руководители их необъятной страны. К тому же не положено знать простому люду эту информацию.
Сыграв свою роль, устремляюсь прочь из больницы. Быстрым шагом подбегаю к подъезду, в котором оставил Валентину, вхожу, поднимаюсь на верхний этаж — девушки нет.
— Валь, ты где? — сбегаю вниз. — Странно, может я ее в другом подъезде оставил.
Спустя двадцать минут поисков понимаю, ее нет нигде.
Гадство. Зачем втянул Синичкину в это дерьмо?
Тру рукой лицо, абсолютно не зная, что мне дальше делать…
— Надо было просто сжечь папку, а не давать ее в руки коллеге. Почему-то мне кажется, что проблема именно в содержимом этой папки. Будь она не ладна.
Глава 30
Звонить в милицию, кричать в трубку, к ним ли привезли гражданочку Валентину Синичкинус папкой, грозящей расстрельной статьей я не стану.
Звонить майору Волкову?
Ему я не доверяю, возможно, через него организована сегодняшняя подстава. Если Ника его невеста, как она утверждает, значит, так оно и есть, а по тому выходит, что они давно спелись.
Не скрывая раздражения пинаю ногой скамейку, и парочка воробьев взлетает ввысь, а бабка с третьего этажа кричит мне:
— Эй, хулиган, сейчас милицию вызову!
— Вызывай, старая. Еще угрожать мне будешь?
— Ах ты негодник, — бабуся с бигудями исчезает, появляется спустя минут и выливает из окна холодную воду из банки стеклянной.
Вот же тупая баба. Не дает человеку постоять около подъезда. Что за манеры, отгонять чужих от скамейки? Может, я тоже человек, устал, хочу присесть.
Остается один звонок — Рытвину.
А что я ему скажу? Они угрожают Вальке, похитили ее, поэтому я соскакиваю
Я снова проваливаюсь мысленно в прошлое.
* * *
Начало декабря 1976 год
Время на часах 16.00. Я как тополь на углу Петровки стою у ЦУМа в ожидании Рытвина. Вот и он.
На вид ему лет тридцать пять, с аккуратной прической, короткими и аккуратно уложенными волосами, темного цвета. Подтянут, крепок, в нем ощущается сдержанная сила — во всём — в осанке, в спокойном выражении лица, во внимательном взгляде.
Пока майор изучает меня, я — его. Лицо у него необычное, ни как у музыканта утонченное, а жесткое, волевое — квадратная челюсть, узкие губы, слегка выдающийся подбородок, на переносице глубокая морщина пролегла, видать Рытвин любит много думать. Глаза серые, проницательные, выдающие расчетливость и умение анализировать.
Взгляд проникает глубоко в душу, но тревожит не только ее, но и совесть. А еще возникает такое желание, что кэгэбист оценивает меня, а заодно и всё вокруг.
Одет мужик безупречно- темный костюм, с галстуком и серой рубашкой, на руке штурманские часы «Стрела».
Но больше всего меня удивило, что в руках у кэгэбиста был портфель, старый, из кожзама. Он сжимал его так крепко, что я сразу понял, в нем что-то очень ценное. И Рытвин еще не решил, показать мне это или нет.
Вместо серого плаща сегодня на мужчине было длинное теплое серое пальто с воротником- каракулем, а на голове чинно сидела шапка из ондатры.
Рытвин кивнул мне, и я устремился за ним… в универмаг, крупнейший в стране, открывшийся в 1922 под вывеской Мосторга. Универмаг перестраивался, горел, снова его отстраивали. Как же, лицо столицы.
ЦУМ настоящий символ стиля и места мечты для советских граждан.
Шестиярусный универмаг в стиле неоготики, расположившийся на Петровке, с высокими стрельчатыми окнами и величественным фасадом из серого камня. Легендарное здание, словно перенесённое из европейской сказки, притягивало москвичей и гостей столицы своим роскошным внешним видом и обещанием «редкого дефицита».
Когда заходишь внутрь, сразу же охватывал лёгкий трепет от блеска витрин и просторных торговых залов. Всё пространство было разделено на секции, и каждая манила особым ассортиментом. Здесь можно было найти модную одежду, обувь, духи, ткани, ковры, и даже бытовую технику — всё по советским стандартам считалось «высшей категорией» качества. Только искать надо было часто и очень дотошно, чтобы «успеть схватить», ибо спрос превышал предложение в разы.
Покупатели, не отводя взгляда, рассматривали изысканные модели обуви из Чехословакии, модные ткани из Югославии и фирменные швейные машинки. У ЦУМа, особенно к выходным, выстраивались длинные очереди — в надежде ухватить редкий товар. А для тех, кто попадал внутрь, это был момент особой радости, почти триумфа. Сами советские люди, сдержанно улыбаясь, передвигались между залами, заворожённые возможностью быть частью чего-то большого и значимого.