Выпускной
Шрифт:
Я вздыхаю и, поймав взгляд Шелби, говорю:
– А для тебя было важно, пойдет ли Эмма на выпускной, до того, как она записалась?
Вот. Вот оно. Крошечный проблеск сознания. Ну конечно, ей было все равно. Пока Эмма не записалась на выпускной, и Шелби, и Кайли, и всех остальных занимало лишь то, с кем они пойдут и как пройдет для них эта ночь. Но Шелби не хочет в этом признаваться, и, пристально глядя мне в глаза, она цедит:
– А мне вот удивительно, почему
Внимание! Тревога! Жар нарастает в груди и опускается вниз, к животу. Она что, все просекла? Шелби никогда не отличалась особой наблюдательностью, но что, если она только прикидывается недотепой? Может ли она посмотреть глубже и увидеть, что я не просто защищаю Эмму? Что меня это тоже касается? Ну нет, этому слуху я распространиться не позволю. Моя мать должна узнать обо всем от меня и в подходящий момент. Трясущимися руками я кладу ножницы на пол и говорю:
– Как президент школьного совета я защищаю интересы всех учеников, а не только самых популярных.
Вдруг откуда-то появляется Кевин Маккала, парень Шелби, скользит по полу на коленях и со всей дури врезается в стопку разобранных картонных коробок. В последнюю секунду он переворачивается на спину и плюхается в них, как в кучу осенних листьев.
Кевин явно считает, что это было очаровательно. Об этом говорит выражение его лица, когда он утыкается в Шелби, закончив валяться в коробках. Кевин устроился у нее практически на коленях, и наверняка это тоже против неписаных правил, но вот, пожалуйста.
– Вы чего такие серьезные, крошки?
– Да мы про Эмму говорили, – отвечает Шелби.
– Ты имеешь в виду Лес-бео и Джульетту?
Ну все, мое терпение лопается. Я ударяю рукой по картонкам рядом с его башкой, так что блестки отскакивают как кузнечики.
– У нас в школе запрещены нетолерантное обращение и травля!
Он смеется и возражает:
– Но я же ей так не говорю!
– Неважно.
Шелби снова внимательно вглядывается мне в лицо:
– Ты что-то очень переживаешь из-за всей этой ЛГБТ-истории, Алисса. Ты ничего не хочешь нам сказать?
– Знаете, что я хочу сказать? – спрашиваю я, заталкивая подальше все, что у меня накипело. Это смешно, но я буквально чувствую себя как Эльза из «Холодного сердца». И насколько же грустно, что единственное, о чем я могу думать, чтобы успокоиться, – это мультик. Сейчас не время для этих чувств. Я не могу позволить, чтобы они видели меня такой. Кевин и Шелби не отличаются особым нюхом на такие дела, но если я выйду из себя…
Размахивая руками, продолжаю:
– Я хочу пойти на выпускной со всеми, кто хочет там быть. Я с двенадцати лет мечтала об этом и не потерплю, чтобы у меня на пути встал кто-то, кто помешает мне пойти на этот бал. У меня есть платье. У меня есть билеты. Я хочу пойти. И хочу, чтобы вы тоже пошли. Хочу, чтобы у всех нас был выпускной. Разве это неправильно?
Не думаю, что Шелби и Кевин так уж расстроены, они неопределенно пожимают плечами, и она говорит:
– Мне как-то фиолетово.
– По барабану,
Я вне себя от смятения, а им по фигу, ничего не замечают. Ну и хорошо.
Конечно, я себя ненавижу за то, что скрываю правду. Но я делаю, что могу, стараюсь изо всех сил, чтобы все это как-то улеглось. Мама так зациклилась на отмене выпускного, что, мне кажется, родительский комитет близок к тому, чтобы прекратить борьбу. Если все эти Шелби, Кайли, Кевины и Ники школы Джеймса Мэдисона решат, что им важнее получить свой выпускной, чем выгнать Эмму, – то это поможет.
Тогда они надавят на родителей, директор надавит на школу. Только бы продержаться еще пару дней, и я думаю, что мама и другие родители из комитета отступят и разрешат выпускной. Просто надо дать им возможность к отступлению, так, чтобы они могли сделать это достойно, не потеряв лица.
И чем быстрее это случится, тем скорее я смогу поговорить с мамой и достучаться до нее. Или хотя бы попытаться что-то ей объяснить. Я пообещала Эмме, что мы пойдем на выпускной вместе, и это были не просто слова.
Я не могу стать – и не стану – еще одним человеком, который любил ее, а потом отвернулся.
Глава 7. Войти по-тихому
Ну вот и еще один унылый день в школе, где я сама по себе, хожу с опущенной головой из класса в класс, стараясь выглядеть как можно незаметнее.
Алисса считает, что слухи потихоньку сходят на нет. А я считаю, что она носит самые-пресамые розовые очки в мире. Ей легко думать, что все налаживается. Она будто смотрит на происходящее из другого мира, это все равно что наблюдать за смерчем издалека. А я – та самая корова, которую засосало в воронку торнадо.
Спина болит от неподъемного рюкзака. В шкафчик ведь ничего не положишь, и я ношу все с собой, а это, по самым скромным подсчетам, тысяч шесть килограммов учебников. Однако этой толпе любителей кантри это невдомек.
И вот я иду по коридору в сторону своего шкафчика и чувствую, что все на меня смотрят. У меня прямо-таки паучье чутье развилось: я знаю, когда они притаились в засаде, когда наблюдают, а когда выжидают.
Если они продолжат бросаться четвертаками, я не против. Но нет, видимо, кто-то научил их, что деньгами разбрасываться негоже, и меня ожидает что-то другое. Все отшатываются от меня, а я продолжаю путь, выверяя каждый шаг.
– Пидараска, – бормочут из толпы.
– Лесбуха, – шипят с другой стороны.
Обидные слова проникают под кожу и завязываются черным узлом, навсегда поселившимся у меня в животе. Я думала, мне уже плевать, что обо мне говорят, но, видимо, нет. На самом деле мне не нужна их любовь. Оставили бы в покое – уже хорошо. Мне порой кажется, что, живи я в любом другом месте, меня бы и знать никто не знал, просто не замечал бы.
Поднимаю глаза: у нас над головами качаются два красных шарика. Даже не подходя ближе, я понимаю, что они отмечают какое-то место. Ну и что за счастье ждет меня на этот раз?