Выруба

Бутаков Эрик Юрьевич

— Смотри, Лёха, — сказал Аким, — впереди чистое небо и светлая дорога, а позади, осталась жуть, темень и грохот. Аллегория! Как тебе? Природа провожает!

— Действительно. — Лёха несколько раз посмотрел взад-вперед. — Как ты всё это подмечаешь?

— А мне что делать-то? Уставы я изучил, осталось башкой вертеть и подмечать необычное. Я, может, писателем стану.

— Писарем ты уже стал — немного осталось.

— Пол года!

Добравшись на рейсовом автобусе до вокзала, друзья зашли в буфет — время ещё есть.

— Как ты — на посошок? — спросил Лёха. — Здесь патрулей, как

тараканов.

— Больше! И что теперь? — друга не проводить?

— Тебе видней.

Подошла их очередь.

— Девушка, — обратился к толстой буфетчице Лёха. — Нам пару котлет с вермишелью, два винегрета, хлеба четыре куска и, если можно, грамм сто пятьдесят.

— В форме не обслуживаем! — ответила та.

— Я же в дембельской форме.

— Мне, какая разница?

— Милая, плачу, как за триста!

— Тогда я вам в подстаканниках подам.

— Тогда и чаю, — добавил Аким.

«Девушка» повернулась, чтобы всё это подать и тихонько налить.

На хромоногом, оббитом, «буфетном» столе плескалась кипятком в прозрачную ручку крышки никелированная кофеварка.

— О, кофеварка! — сказал Лёха. — Аким, у тебя такая же в Штабе. Помнишь…

— Постой, это уже было. — Аким указал указательным пальцем в потолок. — Он рассказал о ней в предыдущем рассказе.

— И про утюг?

— И про утюг тоже.

— Жаль.

Они неслышно чокнулись подстаканниками.

— Тогда я Мамонту для тебя коробок драпа отправлю.

— Зачем?

— Он (палец вверх) в прошлой книге про это рассказывал, — чтобы срослось.

— Гадидзе!

На праве эпилога

Вдруг, ни с того ни с сего, ты становишься пожилым! Это «вдруг» возникает внезапно, в конце августа, когда начинают желтеть листья, а однажды серое небо заплачет холодным дождем, и в дом проникнет тоска. Еще вчера ты с друзьями ездил в лес, выпивал и тискал подружек. Еще вчера ты и не думал стареть. А, проснувшись душным утром, открыв балкон, ты хлебнул холодный мокрый воздух и сразу не понял, что произошло. Позже выяснилось, что ты в доме один — ты и грязная посуда. Закурив натощак, ты неожиданно вспотел. И это ещё ни о чем не говорило. Но ты включил себе старый фильм, когда-то любимый, ныне забытый. И тут понеслось такое! Мишель Пфайфер была моложе тебя и несла какую-то банальную чушь. (Как ты раньше не замечал?) Господи, да она совсем девчонка! Но уже тогда она была звездой. А вот твой ровесник Джек Николсон. Он бегает по лесу и жрет оленят. Позже, его бег миллион раз пародировали в этих дурацких и несмешных молодежных комедиях. Кстати, ты вдруг понял, что молодежные комедии тебе тоже не интересны. Не интересен реп и нахер не нужны дискотеки с их дурацким долбящим по ушам ритмом. (Вот были дискотеки во времена Аббы и БониМ!) Это размышление напомнило старых учителей, которые бранили тебя за длинные волосы и любовь к «битласам». Старею, — подумал ты и угадал! И испугался. Точно! Когда ты первый раз переспал с одноклассницей, её отец был примерно того же возраста, что и ты сейчас. А каким он казался стариком? Ну, пусть не стариком, но дядькой пожилым. Следовательно, мать её была «младше тебя». Уму не постижимо! Твои ровесники лысы!

Серега-велосипедист был здоровый как скала, а теперь спился, и кости выпирают. А помнишь, вы смеялись над Вовкиным отцом-бухариком, который не мог наклониться за коробком спичек и всегда приседал и пыхтел? А потом пьяный на даче ночью смешил всех своим причитанием: «Я не могу спать без женщины!» Ему тогда было, наверное, столько же, сколько тебе сейчас. Но он всё пропивал. А когда получал зарплату, покупал свиную голову, рубил её на куски клал в морозилку. На остальные деньги они пили и варили куски свиной головы. Попробуй теперь сам достать ладонями до пола и быстро разогнуться. Твой сын выше тебя! Ты теперь всю жизнь будешь смотреть на него снизу вверх. А на дверном косяке останутся отметены его годов роста. Твоя отметина уже будет ниже его последней (и предпоследней). А седые волосы, пробивающиеся сквозь заросли родных? Хуже того, приходится иногда и из носа выдергивать и выщипывать в ушах. А это делал отец твоей первой жены, когда был депутатом городской думы и почти кандидатом медицинских наук. Вчера поддатый ты носился с молодой девчонкой по берегу реки, а потом вдруг устал, напился и не захотел ничего, кроме как оказаться дома один. Она обиделась, а тебе было наплевать. И ты уехал. С кем она осталась? А, плевать! Когда последний раз ты ел яблоки? А как ты их любил. Эти маленькие, зеленые, кислые, когда мама привозила их в пионерлагерь. И арбузы любил. И ириски. Пиво казалось кислым. Жареный лук не мог терпеть. Тем более, вареный. Тебе стал нравиться Бунин. И Бунюэль. Твоя сестра стала походить на свою мать, и стало трудно на неё смотреть. Она была белокурой двадцатилетней девицей с длинной косой, очень стройной и очень красивой (и ты даже жалел, что ваши матери двоюродные сестры). А теперь приходится ей врать, что выглядит она отлично. Да что сестра! Ты бы уже не рискнул посмотреть на свою первую любовь, если бы она оказалась рядом в бикини. О, нет! Однако те, которым сейчас столько же, сколько ей тогда, тебя просто раздражают своей тупостью, глупостью и деланным рисованным смехом. Они вообще — ровесницы сына. Школьницы — в шоколаде и чернилах. Тебя вообще все раздражает. Эти волосы отросли на пальцах. Их не было, откуда взялись? Пацаны обыгрывают тебя в футбол. Они стали быстрее тебя и не задыхаются. С прошлого августа остались две пустые банки на шкафу — прошлый август был, кажется вчера. Но уже пронеслась целая зима и лето. Года, вообще, свистят за ушами. В стройотряде два месяца казались вечностью. Про армию и не вспоминай! А тут, суббота за субботой и снова осень. А Пфайфер всё метет какую-то чушь. Молодая — и ничего тут не поделаешь! Дождь идёт.

P.S.

События, факты, имена в этой книге могут совпадать, но, реально, они являются вымышленными. Герои этих рассказов живут лишь в моем воображении. И если Вам что-то показалось знакомым, значит, я не так уж далёк от истины.

Благодарю за помощь в дизайне обложки Екатерину Харькову.

С пожеланием счастья, Э. Бутаков.