Выше головы! (CИ)

Джонс Расселл Д.

— Не всю.

Трудно было решить, что он чувствовал: очки закрывали половину лица, и вообще он был скуп на эмоции. Но судя по пальцам, постукивающим по лысому черепу, он вновь был в замешательстве. И мне стало интересно.

Я примерно догадывался, почему в своё время Ирвин Прайс стал журналистом, а не профэкспертом. Власть тут была не при чём. Всё дело было в женщине, с которой он прилетел на «Тильду-1» на одном корабле. Короткое путешествие — скорее всего, они перекинулись парой слов, но он мог наблюдать за ней.

Он — заслуженный

шахтёр, герой труда. Живая легенда, у которой всё позади. Она — политик на подъёме, администратор с большими перспективами. Очень разные люди, ничего общего. И как часто бывает, там, где нет рациональных мотивов, возникают мотивы нерациональные. Они провели вместе несколько часов, но ему хватило этого времени, чтобы пересмотреть приоритеты.

Конечно, не сразу он понял, чего хочет. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет назад он мог был строить планы и всерьёз на что-то рассчитывать. Но когда тебе за сто, на некоторые варианты лучше не закладываться — так он думал. А потом произошёл тот несчастный случай. Не первый в его карьере, но, по всей видимости, значимый. И в итоге он выбрал профессию, которая позволила защищать, оказывать мелкие услуги, проводить именно ту информационную политику, которая меньше всего ударит по Главе.

Помощник, который всегда рядом… Он не рассчитывал на большее — разница в возрасте, да и физическое состояние не предполагало какой-либо романтики. Ему вполне хватало того, что он полезен для неё. Но всё это работало, пока она была одна. Стоило раскладу поменяться, и он ощутил беспокойство, усугублённое пониманием, что он сыграл не последнюю роль в моей социализации.

Но как на него смотрели другие? Как на самом деле относились тильдийцы к этому странному получеловеку? Даже до «Кальвиса»?

— Я всегда уважал его за опыт и те заслуги, которое… которыми… — несмотря на то, что я не стал расспрашивать дальше, Саласар посчитал себя обязанным высказаться насчёт Ирвина. — Он был великим человеком!

— Был… — эхом откликнулся я. — Но он ведь был не самым приятным человеком? И кажется, гордился этим! Я знал его гораздо меньше, чем ты, но я успел это понять.

— Потому что его не волновало мнение о его персоне! Он целиком всего себя посвящал работе, и не боялся последствий!

Заученные слова! Я их уже слышал: в передаче, которую Цзайчжи Саласар подготовил в память о своём коллеге.

— Вот уж точно, последствий он не боялся, — поддакнул я. — А ты?

Он вновь промолчал. Разговор явно был ему неприятен, но он не знал, как реагировать. Как правильно реагировать. В придачу ко всему, он был всерьёз огорчён. Впрочем, ничего странного. Весь Восточный сектор скорбел по Ирвину Прайсу. Прошло меньше недели с его смерти, и я был уверен, что его не скоро забудут.

— Ты, я так погляжу, не очень расстроен! — заметил Саласар, надеясь, если не вывести разговор на нужную дорожку, так хотя бы «наказать» меня за неудобные вопросы.

— Мне его жаль, — отозвался я. —

Но благодарить его за то, что он говорил обо мне только хорошее… Это был его профессиональный выбор. Он выбрал такой настрой, подобрал именно такой материал, хотя не знал меня! Он просто делал свою работу. Мне кажется, это оскорбит его память, если я зациклюсь на благодарности!

Саласар не сразу переварил мои слова. Он не был согласен с такой позицией, но всё-таки решил, что это достойное завершение разговора об Ирвине Прайсе. Пора было переходить к самому главному — тому, ради чего затевалось это интервью.

Впервые в жизни он брал интервью у приговорённого к смерти. Впервые в этом столетии — если по-честному. Впервые за Космическую эру. И ему нужно было вытащить из меня всё, потому что второго шанса не предвиделось.

Хулиганство

На мой сбивчивый рассказ о насильственном действии в отношении представителя независимого подотдела общественного информирования Глава Станции отреагировала спокойно — как будто ожидала чего-то в этом роде. Коротко бросила:

— Сиди у себя, никуда не выходи, ни с кем не разговаривай, — и отключилась.

Мне было несложно выполнить её приказ: после того, как спала эйфория, я осознал, что натворил. И тогда меня поглотила такая жуткая депрессия, что хоть лекарства выписывай!

Безусловно, нападение на журналиста давало гарантированный результат. Если считать результатом безвозвратную ссылку в ТФ. Но у меня почему-то вылетело из головы, что, вне зависимости от результатов, по мне оценивают андроидов А-класса — и одной строчки про насилие, чем бы оно ни было оправдано, достаточно для крайне неприятных выводов.

«Чем я думал?! На что рассчитывал?!»

Даже если расценивать это как хулиганство, получается нехорошо, ведь для любого искусственного разума способность различать пользу и вред — ключевой показатель вменяемости. Возня с Нортонсоном в бассейне ещё могла быть оправдана заботой о Фьюре, но то, как я обошёлся с Ирвином Прайсом, было непростительно. Хуже того, я не мог даже прикрыться экспериментом, потому что, во-первых, не предупредил заранее координаторов, во-вторых — что главное — эксперимент «Р-П-546» был официально закрыт до того, как я начал действовать.

Кажется, впервые в жизни я ощутил мучительное чувство сожаления, когда сначала делаешь недопустимое, понимаешь, как это было неправильно, хочешь вернуть — но это невозможно. И всё равно хочешь переиграть всё заново. Фактически, я предал ребят — вот что было страшно! Если один андроид А-класса может такое, то и остальные способны, а значит, мы не отличаемся от «бэшек».

И значит, позволено всё, не только «кнопка»…

Я не мог ни с кем поделиться своей бедой. Я не имел права просто прогуляться, или поплавать, или сыграть с соседями — в общем, хоть чем-нибудь занять себя, чтобы не думать о содеянном.