Выше ноги от земли
Шрифт:
– Ты знаешь, медицина в Европе шагнула далеко вперед. – Илья выпустил сладкий дым и передал закрутку Саше.
– Только в качестве предупреждения эпидемии, – сказал она и затянулась. – Сегодня мы идем в Лувр.
– Исключено. У меня ужасный насморк. Боюсь, если я чихну – то испорчу какой-нибудь шедевр.
Она прожевала дым и пустила его вниз с балкона.
– Он все играет. Каждое утро стучит! Наверное, он играл и в тот день, когда мы заехали, просто мы заехали после обеда.
– Странно, что его еще не прикончили.
– Может
– Почему? Я наблюдал за ним, – сказал Илья. В стрекоте дождя он невольно считал влажные удары мяча и бряцанье баскетбольной корзины. – Он хорошо тренируется. И всегда попадает в кольцо.
– Не знаю, просто жалко. Он весь мокрый. Хотя я иногда путаюсь в своих чувствах. Может, я жалею себя? А к нему у меня только зависть. Он такой упорный и, как ты заметил, всегда попадает в цель. Я не способна на такое.
– Закинуть мяч в корзину не так уж сложно.
– Прекрати. Я говорю о своей никчемности. У меня нет ни цели, ни воли.
– Просто хватит себя жалеть! Этот парень хорошо бросает мяч, но он не звезда НБА. Он торчит здесь, потому что ему больше нечем заняться. И уж точно этот мелкий баскетболист ничем не лучше тебя.
Она обернулась и подозвала его мутными от слез глазами.
– Сделай бросок, и ты обязательно попадешь, – сказал Илья, обнимая ее плечи.
Саша сняла с себя его объятия и прошлась по комнате. Она подошла к зеркалу и в какой-то растерянной задумчивости взглянула в отражение.
– Если ты не хочешь в Лувр, мы поедем на кладбище.
– Сразу на кладбище? Впредь обещаю сразу с тобой соглашаться.
Им пришлось брать такси, чтобы добраться до Пер-Лашез, а потом стоять под крышей цветочного киоска у ворот кладбища, чтобы не вымокнуть до костей. Саша купила желтые ирисы, и он гадал, на какую могилу она собралась их положить.
Когда дождь стих, они прошли в ворота и направились к центру кладбища. Он увидел, что по правую руку, на площади колумбария толпятся люди. Они обменивались рукопожатиями и быстрыми поцелуями, их лица были строги и вместе с тем улыбались твердо и приветливо. Публика прибывала. В тени аркады колыхались лепестки дамских шляпок и поблескивали плечи черных пиджаков. У стен крематория, огромного желтоголового здания, похожего на мечеть с печной трубой вместо минарета, выстроилась очередь венков.
– Хоронят какую-то шишку, – сказал Илья, рассматривая процессию.
– Потому что много народу?
– Потому что никто не плачет. Это больше похоже не на похороны, а на светский прием. Не хватает только шампанского.
– А я б хотела, чтобы меня похоронили именно так. На Пер-Лашез, без соплей и с шампанским.
– Тогда не умирай, пока я не раздам долги за наш отпуск.
– И все же мне кажется, что это красивое прощание.
– В смерти не может быть ничего красивого, если с головой у тебя все нормально.
– Как ты меня достал.
– Мне просто странно. Я впервые
– Тогда пойдем я покажу тебе могилу, которую все целуют.
– И кто там лежит?
– Поэт.
– Мог бы догадаться. Для него ты купила цветы?
– Может, я их купила для себя?
Саша положила ирисы на пятки летящему сфинксу на могиле Оскара Уайльда. Илья немедленно сочинил стихотворение: «Официант остался в прошлом, винодела не видать. Остается невозможность к привиденью ревновать». Потом они обошли с десяток могил, и на каждой он скучающе вздыхал, а она фотографировала надгробие.
– Сколько еще твоих знакомых нам нужно повидать?
– Ты устал?
– Я хочу есть. Ты замечала, что на кладбищах всегда хочется есть?
– Это от травки. Пройдет. Нам остался Пруст, Бальзак, Мольер, Лафонтен…
– Выбери кого-нибудь одного.
– Я выбираю не обедать.
– Давай хотя бы выпьем где-нибудь вина, а потом снова вернемся к твоим покойникам.
– Я вдруг подумала…
– О чем?
– Помнишь, под какой ливень мы вчера попали?
– Это было романтично.
– Рядом стоял бездомный. У него не было зонта. Он промок до нитки, но ему как будто было все равно.
Илья вспомнил бродягу, придавленного дождем, его жалкие, не смотрящие никуда глаза и бурые пальцы в обрывках газеты.
– Да, я тоже его заметил. К чему это ты?
– Мне кажется, я на него похожа.
– Ты немного симпатичнее.
– Я иногда стою, не в силах пошевелиться. И мне все равно.
Илья молчал. Ему не хотелось больше шутить. Он приготовился к тяжелому разговору, почесал холку и сказал как бы про себя:
– Ты не всегда будешь чувствовать эту слабость.
– Нет-нет, теперь я больше ее не чувствую!
– Но ты сказала…
– Дома я только и делала, что спала. Как кошка. И кофе не брало. А тут… Знаешь, я увидела этого беднягу и подумала, что я такая же. Но что-то изменилось, когда мы прилетели в Париж.
– Утром ты говорила, что ни на что не способна.
– Минутная слабость. Я поняла, что не хочу быть похожей на старика под дождем. Будто кто-то включил свет и разбудил меня.
– Ты сама себя разбудила, – сказал Илья.
– Неважно. У меня появились силы, – Саша закивала, радуясь своему открытию. – Много сил!
– Вот и не трать их понапрасну, – сказал Илья.
– Обязательно потрачу! Сегодня же! – глаза ее зажглись нетерпением. – Пойдем! Ну?
Саша подхватила юбку и взбежала по лестнице, ведущей к античному мавзолею.
Весь новый день она была полна свежести, точно вскрылось секретное дно и под ним забил живительный ключ. Сегодня же они оказались в Лувре и на колесе обозрения, гуляли по парку Тюильри, истоптали Латинский квартал. Решимости в ее шаге становилось все больше, Саша была одержима превращением и праздновала победу над прошедшей тоской.