Выше только любовь
Шрифт:
Элла.
Он замер, вспоминая. Нет, не Элла. Элизабет. Для него – леди Элизабет. Часть его жизни, что осталась в прошлом.
– Она не моя.
И никогда не была.
Но что, черт возьми, она здесь делает? Посреди этого бедлама, где стены могут рухнуть в любое мгновение. Неужели она не понимает, как это опасно?
И почему, черт возьми, она смотрит на него, как на животное в зверинце?
Элизабет пошатнулась, будто у нее началось головокружение. Машинально, как он уже проделывал это много раз прежде, Том рванулся к ней, чтобы подхватить. Но она стояла слишком далеко.
Должно быть,
Том закричал, чтобы Элизабет отошла в сторону, но было слишком поздно. Словно в замедленном кошмаре он наблюдал за тем, как рушится стена.
На оцепеневшую от ужаса Элизабет посыпались камни, пыль и обломки дерева.
Господи, прямо ей в голову летел огромный камень. Чувствуя, что сердце колотится где-то в горле, Том рванулся вперед, грубо оттолкнул девушку в сторону и повалил ее на пол.
Рухнув на Элизабет, Том приготовился принять на себя основной удар падающих камней. Он застонал от боли, когда один – довольно внушительных размеров – ударил его по плечу. Мелкие обломки забарабанили по его спине, ногам и руке, которой Том закрывал голову девушки. В следующий раз он не станет снимать с головы шлем. Но работать было слишком жарко, и Том страшно потел…
Потел.
Проклятье. Внезапно он осознал сразу две вещи: оседавшая пыль показала, что Элизабет не пострадала, а он переживал одну из своих фантазий.
Их у него было множество.
Но самой желанной, особенно в первые несколько месяцев после отъезда из Дугласа, была мечта снова увидеть Элизабет в белоснежном платье и испачкать его грязными от работы руками. Что было такого в этом первозданном совершенстве, что вынуждало Тома желать его нарушить? Почему он хотел провести своими большими мозолистыми руками кузнеца по безупречной молочно-белой коже Элизабет?
Он представлял ее мягкое обнаженное тело под своим, как касается ее горячей влажной кожи, снова и снова погружаясь в ее лоно. Он представил, как она, с виду исполненная ледяного холода, тает от страсти, как раскрасневшееся лицо девушки покрывается капельками пота, как умоляет его взять ее еще сильнее и грубее. Том представлял, как ее пальцы впиваются в его плечи, а стоны нетерпения перерастают в отчаянный крик. А после она лежит на нем с запутавшимися в простынях ногами, растрепавшимися волосами и изнуренным выражением лица.
Сегодня Элизабет не надела белое платье, но торс Тома был обнажен и его покрывали капельки пота, а пальцы девушки впивались в его плечи. Теперь, когда она лежала под ним, было чертовски легко представить все это в красках. Плоть Тома стала невероятно напряжена, и на одно мучительно прекрасное мгновение он оказался между ног Элизабет. Кровь с бешеной скоростью заструилась по жилам, в висках застучало. Желание податься вперед – покачнуть бедрами – стало поистине непреодолимым.
Том немного приподнялся, чтобы взглянуть девушке в глаза, но сделал он это напрасно. В них отражался ужас и… что-то еще… Что-то, заставившее Тома подумать – пусть всего лишь на мгновение, – что он не ошибся. Будто Элизабет испытывала к нему нечто большее, совсем не дружеское чувство. Что она возбуждена так же, как и он.
И
Элизабет взяла Тома за подбородок своей миниатюрной рукой, и ему показалось, что к его коже прижали раскаленное клеймо.
– Ты всегда спешишь ко мне на помощь, верно, Томми? Как мне отблагодарить тебя на этот раз?
В эту игру они играли детьми.
В игру, черт бы ее побрал. Ничего не изменилось. Кроме того, что он перерос эти игры много лет назад.
Том хотел уже сказать – причем весьма недвусмысленно, – как она может его отблагодарить, но за его спиной раздался знакомый голос:
– Убирайся прочь от моей сестры, грязный мерзавец!
Сказать, что она была ошеломлена, значило, не сказать ничего. На мгновение Элизабет лишилась способности дышать. Воздух, казалось, был заперт в ее легких где-то рядом с сердцем, которое будто остановилось со скрипом. Очевидно, рассудок ее тоже находился в помутнении, поскольку первой мыслью было не облегчение от того, что ее не раздавила груда камней, а лишенное смысла осознание того, насколько красив Том.
Элизабет моргнула несколько раз, чтобы избавиться от замешательства. Но Том ей не привиделся. Пронзительные голубые глаза, волевой подбородок, крепкие скулы, не раз сломанный нос, густые брови и темные, почти черные волосы – это все черты Томми, и он, несомненно, красив.
Потрясающе. Ее сердце замерло, голова закружилась. Господь всемогущий, как это случилось? Когда?
Вторая мысль Элизабет тоже была не о благодарности за спасение. И третья, раз уж на то пошло. Все ее мысли крутились лишь вокруг большого, слегка вспотевшего, наполовину обнаженного тела, прижимающего ее к земле, которое выглядело и ощущалось таким же крепким и твердым, как камни, едва не обрушившиеся на ее голову. Элизабет так же думала о том, что это самое тело должно было ее расплющить, но этого не случилось. Ей было приятно чувствовать Тома на себе. В самом деле очень приятно. Даже несмотря на то, что он был настолько тяжелым и горячим. Элизабет словно лежала у раскаленного горна. Ее пальцы практически горели, когда она их вонзила или, вернее, попыталась вонзить в стальные мышцы Тома.
Господь всемогущий, как же он силен! Конечно же, Элизабет это знала и раньше. Да и как она могла этого не замечать, когда почти ежедневно наблюдала за тем, как он работает? Но одно дело – просто смотреть, а другое – в буквальном смысле ощущать эту силу каждой клеточкой своего тела.
Все ее чувства вдруг резко обострились: нервные окончания покалывало, а кожа вдруг словно натянулась и стала слишком чувствительной. И горячей. Невероятно горячей. Расплавляюще горячей. Устремляющей свой жар в самые потаенные уголки тела.
О господи, да что с ней такое?
Лишь когда Элизабет взглянула в его глаза, ее сознание немного прояснилось. Знакомый взгляд стал якорем в буре смятения.
Томми.
Вздохнув от облегчения, Элизабет пошутила. Но, судя по выражению лица Тома, шутка не удалась.
Девушка все еще пыталась понять, что она опять сказала не так, когда ход ее мыслей прервал голос брата.
Томми буквально оттащили от нее, и Элизабет вдруг ощутила себя… обделенной. Не говоря уже о холоде и странном чувстве разочарования.