Вышиванка для Маугли
Шрифт:
Пузач обрадовано посмотрел на Карпуху, но, отхлебнув немного колы, скривился:
– Песец! Теплая уже стала… как эта… как урина. Короче, я побежал, а насчет нашей дискуссии - хоть ты, может, и говорил складно, но ни сказочка твоя, ни ты сам меня ни капельки не убедили.
Карпуха усмехнулся.
– А это просто лифтеры рано приехали, - сказал он.
– Если б хотя бы на недельку позже, то всё было бы окей - на одного хрюща в Украине стало бы меньше…
– Ну за неделю я бы наверно уже и коньки отбросил.
– Так и я ж об этом… Убеждать хрющей бесполезно. Кстати, я заметил, что люди делятся не только по национальности, языку и вере. А еще и по
16. Последняя вышиванка
«НАМ НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ…»
– Да как же вы не поймете, что Украина без мовы, это ну все равно что … - Слымачук запнулся, не находя от переполнявших его эмоций нужного сравнения.
– Что?
– насмешливо переспросил инженер Стропилов.
– Да это – равносильно этому … - нужный образ всё не приходил.
– Чему?
– Ну она, словно как птица без …
– Трусов?
– Да пошел ты!
Негодованию Слымачука не было предела. Он даже ложку отбросил. Черт его дернул сесть сегодня за стол вместе с этим инженеришкой из Горловки. Слымачук был замом директора завода по общим вопросам, родом из Стрыя, и, хоть и работал на Киевском вагоноремонтном заводе уже десять лет, его не переставало коробить, что в столице его родной Украины по-прежнему сплошь и рядом слышна русская речь.
– Да пойми ты, - сказал он, собравшись с мыслями, - так принято – у каждого народа, если он себя уважает, у каждой страны есть свой язык. Во Франции - французский, в Испании - испанский, в Италии – итальянский, в Англии – английский!
– Логично, - ответил ехидный Стропилов. – Я даже могу продолжить: в Канаде – канадский, в Бразилии - бразильский, а в Антарктиде – антарктидский.
– Ну вот зачем ты так? Тебе бы только ёрничать – сердца у тебя нет! Ты просто Украину не любишь. Вы там все в Донбассе не любите Украину. Не хочу я ни говорить с тобой, ни сидеть за одним столом…
Слымачук встал и вышел из заводского кафе. У него кровь стучала в висках так, что, казалось, сейчас брызнет откуда-нибудь. Но не нервничать он не мог. Бывают толстокожие люди, а у него, казалось, вообще кожи нет. И хоть должность у него серьезная и когда нужно по работе, он мог и пахать, и требовать, и добиваться выполнения, но вот как только касалось Украины – всё! – душа разрывалась. Его особенно возмущало, что эти лицемеры говорят, что русский язык тут им притесняют. Мерзавцы. Почти вся печатная пресса на их языке! А им всё мало. Видите ли, права у них есть. А с этим инженером вообще вечно споры сплошные.
Слымачук пошел в сторону колесного цеха. Сердце его билось раненой птицей в грудной клетке, страдая за Украину и за ее долю. А тут еще завтра командировка в Донецк – с поставщиком дела улаживать. К этим бандюкам! Как ему заявил когда-то один шахтер: пусть у вас на Западной Украине горы выше, чем наши терриконы, но у нас зато шахты глубже ваших колодцев! И что он этим хотел сказать??? «Не люблю Донецк – ходят все каждый второй с подведенными глазами, как у вульгарных женщин, и гордятся угольной пылью. И еще рассказывают сказки, что Донбасс по населению больше Галычины в два раза. Да мне только от одного слова Галычина –
Перед входом в цех Слымачук не удержался и зашел в курилку. Ему хоть и нельзя было смолить никотин, но на этот раз он стрельнул у кого-то сигарету и закурил – чтоб хоть как-то успокоиться. Мысли прыгали в голове, как обезьяны по веткам. Одно только согревало - слава Богу, хоть кинотеатры все теперь на мове. Нет больше переводов на русский. В этом была и его заслуга.
Сколько он писем писал в разные органы - от Министерства культуры до администрации Президента! И от себя лично, и якобы от коллектива завода - с печатью, и даже анонимно. Столько взывал их - по поводу этих кинотеатров - к разуму и сердцу, что аж свое собственное надорвал. Но зато наверняка его бесчисленные послания сыграли свою роль – победили чье-то бездушие. «Эх, теперь бы еще газеты на мову переварганить – вот где непочатый край – даже в Киеве. А еще Крым? А Донбасс? Живут в Украине - и за 18 лет мову не выучили. Да за 18 лет целый ребенок вырастает и даже нового рожает. Дикари!»
– Доброго здоровьишка, панэ Слымачук! – послышался вдруг знакомый голос.
Слымачук оглянулся – к нему шел Орлов, главный снабженец, дружбан Стропилова, тоже еще тот москаль. Вечно со своими подковырками.
– Как дела на мовном фронте?
– спросил он.
– Русские всё не сдаются?
– А ты в кино сходи - узнаешь!
– отпарировал Слымачук. – Нет больше русских.
Орлов закурил.
– Вот гляжу я на тебя, - сказал он, затягиваясь, – и думаю: странный ты человек. Все нормальные люди борются за то, чтоб самим иметь право говорить на своем родном языке, а ты готов умереть, чтоб запретить родной язык другим.
– Так ради их же добра…
– Добра? И в чем же добро - не давать людям смотреть фильмы на русском?
– А тебя не ясно?
– Нет.
– Чтоб Украина стала единой. А еще даже Ленин говорил, что важнейшим из искусств для нас является кино и телевидение…
– Ага, - усмехнулся Орлов.
– И еще он добавлял, прищурившись: …и, батенька, Интернет! Так вы что - по Ленину живете?
– Ну если нужно для Украины, то кое-что можно взять и у Ленина.
– Так вы уже сразу берите у Сталина. Есть человек - есть проблема. Нет человека - нету проблемы. Впрочем, тебе факты в лицо, как слону дробинка в задницу. Ты, как ребенок, тянешься ручонкой отрывать мотылькам крылышки, чтоб им легче ползалось. Да только скажу я тебе так – всё в мире этом завязано: делаешь плохо другим – плохо станет и тебе.
– Ну и как же лично мне может быть плохо от того, что кинотеатры стали на мове?
Орлов не ответил, затушил сигарету и вышел из курилки. Слымачук пожал плечами и огорченно сплюнул. Он даже в Киеве чувствовал себя, как в окружении, если не врагов, то не слишком дружественных людей, не понимающих, что они должны переходить на мову. А что говорить о Донбассе, куда завтра придется ехать?
Хирург Дымов проснулся с хорошим настроением. Вчера ему исполнилось шестьдесят лет, и день рождения прошел великолепно. Он и не думал, что у него столько друзей – поздравления сыпались со всех сторон, практически без перерыва. И большинство были от его бывших пациентов. «И откуда они все узнают, когда я родился?», - удивлялся доктор, сбиваясь со счета звонков. У него была замечательная профессия. Он любил ее и любил свой родной Донецк. Он был полон сил работать еще лет десять, не меньше.