Вышли в жизнь романтики

Златогоров Михаил Лейбович

Теперь шоссе было расчищено. Грузовик с тентом, переполненный поющими комсомольцами, быстро катил по пробитой среди сопок дороге.

Городок Н-ской военно-морской части открылся мирными, спокойными огнями. Машина въехала на пригорок и затормозила возле матросского клуба.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие гости! Давно вас ждем! Заходите!

— Где же море?

— А вы не слышите?

Все примолкли, и тогда донесся мерный, отдаленный, величавый гул. Там, внизу, в призрачной полутьме, сердито ворочался океан.

Все спустились вниз.

Хотя бухта была заперта двумя скалистыми

мысами, тяжелая зыбь, вздымавшая сейчас открытое море, докатывалась и сюда.

— Штормик сорвался… А то свезли бы вас на корабль.

Шарящие лучи прожектора да световые вспышки семафоров с мостиков кораблей разрезали порой мглу, что окутала бухту. И еще величественней в этом меняющемся тревожном освещении рисовалась огромная фигура изваянного из камня краснофлотца, вознесенная над кромкой прибоя. Это был памятник тем, кто двенадцать лет назад, в такую же штормовую ночь, под огнем вражеских береговых батарей прорвался в бухту на торпедных катерах и «охотниках», кто бросился к причалам по грудь в ледяной воде с криком «ура». И тем, кто в ту же ночь, пройдя по болотам тундры почти тридцать километров, бесшумно разрезал немецкую проволоку и ворвался на артиллерийскую позицию врага. Орудия были тут же повернуты в другую сторону, и морские десантники смогли быстрее закрепиться на берегу.

— Жестокий был бой! — Капитан, который рассказывал обо всем этом гостям-комсомольцам, показал на вонзенное в море лезвие мыса. — Там и сейчас еще находят останки солдат.

Ветер трепал волосы Юлии.

— Замерзли, наверно, товарищи. Ждут вас в клубе.

Поднялись к зданию на пригорке. Окна его приветливо сияли.

— Наши матросы сами ремонтировали клуб, — рассказывал капитан. — На все руки мастера: и каменщики и штукатуры. Есть тут неподалеку старая казарма. Печи плохо грели, дуло из-под пола. Моряки сами переложили печи, окрасили панели стен, потолки побелили. Так-то. Для вас кадры готовятся, для строителей!

В вестибюле и на лестнице, в фойе, увешанном по стенам картинами из морской жизни, в уютном зрительном зале — всюду посланцам Буранного улыбались подтянутые люди в форменках и кителях — матросы, старшины, мичманы, капитаны. Иные лишь вчера вернулись из учебного похода, другие готовились завтра выйти в море.

На сцену пригласили всю комсомольскую делегацию и отличников части. Рядом с Юлей сел моряк. Он повернулся, изумленно посмотрел на Юлю и вдруг широко улыбнулся:

— Долго, однако, задержались вы в командировке…

Она не поняла, о чем он.

— Вы спутали меня с кем-то, товарищ.

— Как вы тогда добрались? В гору-то с чемоданом?..

Так вот он кто! Юля сразу все вспомнила. Ленинградский поезд, белый июньский день, расставание на вокзале в Мурманске. Это настойчивое: «Давайте до гостиницы донесу». Она ведь тогда сказала незнакомцу, что приехала в Мурманск ненадолго, в командировку.

Как это она не узнала его сразу? А он все помнит. До мелочей… Наклонился и вспоминает, как спорили в купе, как Юля поправляла его насчет возможностей Куйбышевской ГЭС. Удивительная встреча! Как в романе или в кинокартине.

— Слово

комсоргу корабля старшине первой статьи Пахомову Марату!

Он встал, идет к трибуне.

Нет, это не выдумка.

Пахомов Марат…

Вот видит она эти плечи, обтянутую фланелевкой широкую спину, что заслонила ее от липких рук пьяного хулигана. Слышит тот самый голос, что рассказывал о судьбе сироты, озорника, исключенного из школы, а потом нашедшего себя на заводе и на флоте.

Юля коснулась своих загоревшихся щек ладонями.

Ася Егорова посмотрела на нес с лукавой и ободряющей улыбкой:

— Ты его знаешь? Славный какой!

Юля стала вслушиваться в то, что говорил Марат. Он рассказывал о своих товарищах по кораблю, об их выдержке и морских походах, когда жестокие зимние штормы покрывают корпус корабля толстой коркой льда и ее надо обязательно срезать, уничтожить. О том, как моряки спорят со свирепыми ветрами на открытых боевых постах, как вырабатывают в себе автоматизм при управлении сложной корабельной техникой, чтобы в доли секунды точно схватить показание стрелки прибора, успеть включить рубильник, нажать педаль…

Юля думала, что все это тоже труд, труд, труд и ей не стыдно будет рассказать Марату, как прожила она эти полгода. И еще одна мысль захватила Юлю. Если случайны бывают встречи в пути, то это не значит, что все в жизни случайно. Нет, есть что-то выше случайностей — общая цель, общая судьба, которая неодолимо сближает тех, кто подает друг другу руки, чтобы почерпнуть мужество…

* * *

…Читатель-друг, гы ждешь развязок. Быть может, ты ждешь описаний свадеб или других приятных торжественных событий.

Не искажая правды, могу тебе пока сообщить немного.

Игорь не вернулся на стройку. Он оказался трусом, даже с Буранным он порвал трусливо, использовав мелкий жульнический ход с фиктивной телеграммой. Придумал этот трюк проходимец Терентьев, сумевший россказнями об «ужасах» Заполярья заставить Софью Александровну согласиться на позорную мистификацию.

«Вы учили меня, что человеческой совести нужны благородные поступки, — отвечала Юля на письмо бывшей своей учительницы. — Я на всю жизнь благодарна вам за эти слова. Но я не понимаю, как вы не сумели внушить этой же мысли вашему сыну. Он мне больше не товарищ, и пусть он мне не пишет…»

А писал Игорь Юле, чтобы она… как-нибудь выхлопотала ему хорошую характеристику от комитета комсомола стройки, чтобы устроиться на работу.

Благополучно пока еще у зеленоглазой Руфы. Она свила уютное гнездышко в комнате и на деньги человека, где-то бросившего свою семью. Руфа хорошо одевается, по-прежнему пользуется успехом на вечеринках. Но друзей у нее нет, и живет она, в сущности, одиноко.

А поселок Буранный растет. Отлетает от него человеческая мелочь, жадная, своекорыстная мелюзга. И что ни месяц, то справляются новоселья: как раньше новоселы перебирались из палаток в сборно-щитовые дома, так теперь из сборно-щитовых перебираются они в капитальные каменные здания, где можно жить почти со всеми городскими удобствами и где скоро поставят в комнатах телевизоры, — в Мурманске к сороковой годовщине Октября вступила в строй самая северная в мире телевизионная станция.