Вышли в жизнь романтики
Шрифт:
Пот жарко заливал грудь под телогрейкой.
Устремив в потухшее небо остроконечную мачту, станок косо стоял посреди дороги, немного завалившись на левый бок.
Машинист лежал между гусениц лицом вверх и что-то чинил.
— Николай! — ахнул Женя, узнав брата Яди.
— Ты что здесь делаешь? — строго откликнулся Николай. — Уходи, сейчас рвать будут.
Женя торопливо рассказал, что велел передать Гаджибеков.
— Выходит, я один всех задерживаю… — Измазанные в мазуте руки Николая не переставали ладить машину. — У помощника, как на грех, жена рожать вздумала,
Женя волновался, а Николай был мрачен, по спокоен.
Наконец мотор заурчал, и гусеницы вновь обрели утраченную силу.
Четыре раза протяжно провыла сирена.
В пепельно-синей мгле, сквозь завесу начавших тихо падать снежных хлопьев, впереди, на границе опасной зоны, загорелась рубиновая звезда. Это зажгли сигнальный фонарь на высокой мачте. Как маяк тревоги, светился он во мраке, который уже плотно окутал карьер, трассу канала и весь район Северостроя. На всех дорогах и тропах, что вели к карьеру, встали сторожевые посты — ни одна машина не могла теперь проехать поблизости от места взрыва.
Самоходный станок № 15 уже подходил к укрытию, когда трескучий удар прокатился по сопкам.
— Предупреждающий. — Николай развернул машину и поставил ее на место. — Ты под артогнем никогда не был?..
Вдруг ночь мгновенно озарилась заоблачной вспышкой, и под Женей содрогнулась земля.
— Во… вот это вдарил!.. «По фашистам огонь!..» — Николай сдвинул на затылок выцветшую зеленую фуражку и вытер лоб. — Спасибо, Женька… Фу, умаялся… Побили бы мне станок, если б не ты…
Побывав на месте взрыва и порадовавшись вместе со всеми удаче — сопочку срезало как ножом, развал горной массы произошел точно по расчету, — Женя с Николаем возвращались через Промстрой в поселок.
Небо неслышно осыпалось снегом, но ветра не было. Хлопья плавно опускались на плечи. Впереди роились огоньки Буранного.
— Он там опять, в зоне, — сказал Женя об Одинцове. — Здоровья совсем не жалеет.
— Дело любит. — Николай помолчал. — Другие про него говорят: «Бюрократ, такой-разэтакий…» Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.
Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.
Они переходили через кочковатое болотце.
— Тут мостик есть, не поскользнись… — Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. — Что замечтался? Про мою сестру думал?
— Про нее, — признался Женя.
— Она про тебя тоже много думает.
— Правда?
— Она же мне все чисто говорит, как есть.
— Расскажи про нее, — тихо попросил Женя, — какая она маленькая была…
— Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны
Болотце осталось позади.
Друзья шли уже мимо котельной.
Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.
Николай думал о Нелли, о большеглазой тоненькой Нелли, с которой танцевал на вечере… У Жени Зюзина все проще, они с Ядей почти ровесники, хорошая пара. А вот он, Николай, старше Нелли почти на десять лет. Но ему не хотелось говорить о себе. Он радовался счастью сестры и счастью шагавшего рядом синеглазого смелого паренька-ленинградца, который был ему теперь дорог, как родной брат.
Глава тринадцатая
УГОЛ РАССВЕТА
Тревожными, грозными событиями отмечена была во всем мире последняя неделя октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
В Венгрии еще не умолкли выстрелы контрреволюционных банд, пытавшихся вонзить нож в сердце народной республики. На подступах к границам Египта сосредоточивались танки израильских прислужников империализма, чтобы вскоре совершить агрессию. Форштевни английских крейсеров вздымались на волнах в восточной части Средиземного моря: крейсеры подбирались поближе к входу в Суэцкий канал. Под крылья военных самолетов Англии и Франции уже подвешивались те бомбы, что были преступно обрушены на Порт-Саид. В армиях многих стран военнослужащим приостановили отпуска.
Мир мира повис на волоске.
Летавший в Москву, в Госплан, начальник Северостроя Одинцов видел, как до поздней ночи светились в Кремле окна правительственных зданий.
На оба полушария прозвучали спокойные сильные слова предупреждения, сделанного Советским правительством.
«В эти грозные часы… в этот напряженный момент истории…»
По радио передавались экстренные выпуски о международных событиях, и, как в годы войны, они назывались: «В последний час».
На тысячах и тысячах митингов прокатывался бурлящий гневом призыв:
«Руки прочь от Египта!»
Маленький поселок в горной тундре, выросший за несколько месяцев на перепутье северных вьюг и ветров, жил в эти дни теми же чувствами, что и бессчетная череда других советских поселков, деревень, райцентров, городов.
Часто звенел телефон в кабинете Одинцова:
— У нас радио плохо работает… Как там, в Египте? Но передавали из Москвы?
И в то же время люди жили своими повседневными хлопотами, заботами и радостями, уверенные, что силы мира и на этот раз сумеют преградить дорогу войне.